В расцвете домушнической карьеры Сифонычу всего было мало — знаков внимания, статей в газетах, милицейских сводок и прочей мирской шелухи. Ему хотелось стать царем среди домушников и домушником среди царей. Не хотелось ему подержанных дубленок не по размеру из чужих шкафов, а хотелось ненадеванных костюмов от Армани, сшитых по собственной мерке. А еще хотелось ему признательного шепота людского, хотелось травить байки при полном стечении народа и обстоятельств, не смущаясь темных сторон своего ремесла. Хотелось похваляться своим умением и своей безрассудностью. От этого возомнил он себя эдаким Вильямом Шекспиром и Робин Гудом, защитником униженных и охранником оскорбленных, потрошителем угнетателей и угнетателем потрошителей.
Постепенно Сифоныч стал пренебрежительно сплевывать и кривиться на Кузькины предложения грабить слабо оборудованные сигнализацией квартиры. Он хотел себе лилей, пурпура, шелка и виссона. Он хотел себе Эверестов и Джомолунгм, он хотел перейти Рубикон и преодолеть самого себя. Плохо осведомленный о законах школьной физики, он стремился прыгнуть выше головы. Он мечтал ограбить какого-нибудь богача — да так ограбить, чтобы слава о его подвиге не гасла в веках! Чтобы даже грядущие поколения, сраженные его примером, не смогли бы достигнуть подобных вершин. Чтобы к его могиле вереницей шли паломники, чтоб в изголовье не вяли венки, не иссякал поток горестных слез, чтобы грустил ангел с подрубленными крыльями, а бюсты героя в изобилии украшали улицы родного города, соревнуясь числом с отцом всех пионеров и дедом всех октябрят.
Проявляя чудеса остроумия и людоведения, Сифоныч учил Кузьку выслеживать богатые квартиры. Сыто отрыгивая после обеда в ресторане средней руки, коллеги шли на работу. Сняв в подъезде костюмы от Хьюго Босса и штиблеты от Лагерфельда, они переодевались в униформу, добытую на ближайшей свалке, и принимались за дело.
А дело их заключалось в следующем: мастер с подручным копошились на помойке, просеивая горы чистопородного мусора. Особенно зорко они следили за гражданами в растянутых трениках, посещавшими помойку. Подобно коршунам, коллеги кидались исследовать содержимое ведра, трепетно перебирая его своими чуткими артистическими пальцами со стодолларовым маникюром. Они бережно осматривали консервные банки, осторожно разворачивали рыбные объедки в газете, нежно вскрывали вонявшие тухлятиной полиэтиленовые пакеты.
Только не подумайте, читатель, что соратники поедали сии объедки, упаси господь! Также они не собирались продавать их на рынке за полцены. И как можно было подумать, глядя со стороны, они вовсе не хотели сдавать бутылки или допивать плескавшиеся на донышке винные остатки. Просто искали очень богатого человека.
На этот счет у Сифоныча имелась собственная теория. Он считал, что по-настоящему богатый человек, если он действительно богат и действительно умен, ни за что не станет демонстрировать свой достаток всем и каждому.
— Ты не знаешь этих миллионеров! — твердил он Кузьке. — Они скупее одинокой старухи-пенсионерки за неделю до получения пенсии. Сын американской миллионерши Грейси Холл заработал гангрену и ему ампутировали ногу, пока его мать искала больницу для бедных, где его лечили бы бесплатно. Миллиардер Рандольф Джуниор носил всю жизнь костюм, который судомойка-мать сшила ему на первое причастие. Нефтяной магнат Изи Гойя собственноручно штопал носки и красил фломастером потертые штиблеты, причем предпочитал делать это в магазинах самообслуживания, чтобы лишний раз не тратиться на нитки и фломастеры. Алмазный король Молдинг Свонс умер от переохлаждения, потому что ему было жалко десяти центов на дрова для своей печурки, в то время как в банке у него лежало полмиллиарда долларов. Вот каковы настоящие миллионеры! Как трудно их выделить из толпы, они маскируются, приспосабливаются, мимикрируют! Мы не можем ждать от них милостей, взять их — вот наша задача!
— Но как? Как отыскать такого богача? — вздыхал Кузька. — Да и нужно ли? Ведь есть сотни других, которые не прячутся, живут в роскошных особняках, ездят на дорогих машинах и швыряют официантам по сто долларов чаевых. Не проще ли обратить свое высочайшее внимание именно на них?
Но Сифоныч надменно хмыкал и презрительно щурился, объясняя Кузьке, что только дурак станет грабить этих богачей. У них и охрана-то о-го-го, и деньги дома они не хранят, и драгоценности прячут в банковских сейфах. К тому же, может, больших капиталов-то у них нет, может, они лишь пускают в глаза окружающим последнюю бриллиантовую пыль, в то время как в их двери уже неумолимо стучится ее величество Нищета. И вскоре кредиторы изымут у них костюмы, печатки, машины и большегрудых любовниц, а охранники сами от них разбегутся. Так зачем тратить на эти пустышки свое драгоценное время?
— Нет, настоящий миллионер непременно скрытен, — поучал Сифоныч юного напарника, — он, может, в трамвае зайцем ездит, чтобы не обременять себя излишними тратами, он, может, жалеет себе новое мусорное ведро приобрести, чтобы не смущать окружающих своим успешным видом, он, может, на паперти ежедневно сидит, может, он нищего за копейку удавит, тогда как дома у него бриллианты, рубины и всякие другие караты под половицами припрятаны. К нему домой, может, не любовница с конкурса красоты ходит, а обыкновенная библиотекарша в роговых очках, с впалой грудью и плохим пищеварением, которая его не столько любит, сколько жалеет, и не столько жалеет, сколько других мужиков ей негде взять, а половой инстинкт требует удовлетворения… Из осторожности притворяется он ниже самых низких и беднее самых бедных!
— Как же мы его найдем, этого скрягу? — забеспокоился Кузька, жадно внимая наставнику.
— Единственное, в чем не может себе отказать богатый человек — это в еде, — объяснял Сифоныч. — Потому что человек, единожды в жизни съевший колбасу из мяса, не может вновь вернуться к поеданию бумаги. Потому что человек, однажды выпивший натурального молока, меняется окончательно и больше в рот не возьмет той синтетической гадости, которую продают в общедоступных магазинах. Потому что, если даже ты можешь отказаться от дорогих костюмов и машин, то от натуральной колбасы отказаться архисложно и архитрудно. И если ты вынужден постоянно скрывать свое ошеломительное богатство, то тебе хотя бы изредка нужно отдохнуть душой. И вот миллионер, которого контролер штрафует в трамвае за безбилетный проезд, которому наступают на ногу в домоуправлении, облаивают в магазине, которого посылают в ЖЭКе и домогаются на работе, где он вкалывает за гроши для создания пущей видимости, вот этот человек приходит домой и…
Он входит в свой ободранный дом, сбрасывает нищенские лохмотья и ложится на тахту, пружины которой кровожадно впиваются ему в спину, подобно акупунктурным иглам. Внутри его все бурлит и клокочет. Он, миллионер, вынужден толкаться в трамвае, терпеть хамство окружающих и пресмыкаться перед нуворишами, которые завтра непременно разорятся. На работе, в обстановке публичности он вынужден питаться быстрой вермишелью и искусственным компотом. Хотя внутри его все восстает против такой жизни, но он благоразумен и не желает себе быстрого разорения. И потому он не идет покупать себе персональный автомобиль, или приобретать любовницу с пластмассовой грудью, или шить костюм с фиолетовыми пуговицами. Нет, вместо этого он покупает лобстеров, устриц, севрюгу, натуральную колбасу и молоко, произведенное коровой, а не доильным аппаратом. Он покупает первосортную выпивку и экзотические фрукты, он включает порнушку в телевизоре и съедает это пиршество богов под заунывные стоны экранных любовников. Он выпивает подчистую вино 1969 года, потом смывает с бутылки этикетку, а объедки заворачивает в двойной слой бумаги, чтобы их не разглядела глазастая старушка соседка, у которой в очки с толстыми линзами вмонтирована миниатюрная рентгеновская камера.
