Проходят годы, бьются волны,Душа заглядывает за утесы,На руках твоих кровь и соленая вода,Ветер поет в соснах, закрой глаза.Мы – клинок на ветру,Уголь в снегу,Тень под волной,И мы помним.Мы помним дни в море, золотую реку,Дни храбрых походов, сокровища несчетные.Они назвали нас варварами,Но мы знали, что жили в мире.А вражду мы узнали тоже,Она пришла незваной гостьей,И надолго поселилась у нас,Но короли изгнали ее.Из окна смотрело острое копье,Рвалось пламя факелов,Ползло по стропилам, по крыше,В ночи кричали – никто не ответил.И так мы лишились его, и семьи его больше нет.Нашей семьи мы лишились, ибо нет у нас короля.Он ушел неоплаканный.Похитили тело славного Харквальда,Бросили его в волны, на поживу морским тварям,Скормили его рыбам, что питают наших детей.Красные дни пришли, темные дни,Время пиратов и беззакония,Бесконечной войны.Берега наши пусты, а могилы полны.Мы помним о нем. Мы помним о его семье,И сына его помним, хоть он и исчез.Мы помним юного ДаувкиндаИ знаем: когда-нибудьОн вернетсяИ спасет нас от нас самих.
То, что написано в хрониках
Шара стоит и смотрит, как уходят от ворот люди. Мулагеш и Сигруд осторожно подходят к ней.
– М-да, – вздыхает Мулагеш. – Как-то не слишком хорошо оно обернулось…
Шара с этим полностью согласна. По правде говоря, в последние тридцать шесть часов дела шли не слишком хорошо. А если быть совсем честной, то следовало признать: дела шли безобразно плохо.
Итак, ситуация: реставрационисты знают о существовании Запретного Склада. Хуже того, они, похоже, разнюхали, что на Складе хранится некий артефакт, который им до зарезу нужен. Остается вопрос: они уже проникли в Склад? И если проникли, то начали использовать нужный предмет? Что, если именно по этой причине Шара сумела вступить в контакт с Божеством?
И вот еще какой вопрос, даже позаковыристее: а зачем им убивать Панъюя, после того как они получили от него нужные сведения? Они же не могли не знать, что расследовать убийство приедут «плохие ребята».
Шара трет глаза. И тихонько рычит от отчаяния.
Питри смущенно покашливает.
– Вы… как? В порядке?
– Нет, – еле слышно отвечает Шара. – Не в порядке.
– Вам что-нибудь принести?
Указательным и большим пальцами Шара сильно сдавливает перемычку кожи между пальцами другой ладони. Тупая боль пробивается сквозь скрежет льдин, заполонивших усталый мозг.
Что ж. Другого выхода нет.
– Мне нужен, – говорит она, – нож.
– Что? – удивляется Питри.
– Да, нож. Поострее.
– Ой, – пугается он.
– И железная сковородка.
Мулагеш изумленно наклоняет голову:
– Что?
– А еще две луковицы, петрушка, соль, перец, паприка, три фунта козлятины. Ну и все пока.
Сигруд со стоном закрывает лицо руками. Шара подчеркнуто не обращает на него внимания и направляется обратно в здание.
– Пошли, – говорит она, приглашая их за собой.
– Что?! – вопрошает Мулагеш. – Что происходит, мать вашу?
Сигруд что-то ворчит себе под нос, а потом неохотно поясняет:
– Она всегда, когда злится сильно, готовит.
Шара останавливается и, не оборачиваясь, упирается пальцем в Сигруда:
– Твои агенты еще в деле?
– Естественно, – пожимает плечами Сигруд.
– Тогда пусть проследят за Торской и Уикловым. И докладывают каждый час.
– А почему бы тебе не поручить это мне? – еще больше удивляется Сигруд.
– Ты мне нужен здесь, – отвечает Шара. И добавляет, широко шагая по коридору: – Нам надо тут кое с чем разобраться.
– С чем это? – настораживается Мулагеш.
– С кое-чем мертвым, – отвечает Шара. – Или с тем, что должно было умереть, но не умерло.
* * *
Как хорошо, наверное, быть ножом: всегда идти по пути наименьшего сопротивления, инстинктивно находить слабые места, рассекать сухожилия, кожу и шелуху так же легко, как травинка воду потока. Нож соскальзывает и скользит, съезжает и скатывается, оставляя на доске крохотные завитки апельсиновой и лимонной кожуры, дынные шкурки – они похожи на кучу свернувшихся лент тикерного аппарата. Плоть нож пилит медленно, разрезая вены и мышцы, сухожилия и хрящи, измельчает куски козлятины так, что они более не похожи на часть тела живого существа.