– Что вы ему подали? – спросила д'Верь.
– Ему это не повредит, – с морозной улыбкой ответила Серпентина. – Вы же гости.
Ричард опрокинул в себя зеленую жидкость, ощутив на языке тимьян, мяту и вкус зимнего утра. Почувствовал, как она проваливается вниз, и приготовился сделать все, чтобы она не вышла обратно. Но вместо этого вдохнул полной грудью и с некоторым удивлением обнаружил, что голова у него больше не болит.
И что он умирает от голода.
По природе своей Старый Бейли был не из тех, кто рожден на свет, чтобы рассказывать анекдоты. Несмотря на такой свой недостаток, он в этом упорствовал. Анекдоты, которые он настойчиво рассказывал, обычно бывали тягомотными, необычайно длинными и заканчивались печальной остротой, которую в пяти случаях из десяти Старый Бейли, подходя к концу своего повествования, уже никак не мог вспомнить. Единственная его публика состояла из небольшой плененной аудитории птиц, которые – в особенности грачи – воспринимали эти анекдоты как глубоко философские притчи, заключавшие в себе проникновенные озарения относительно того, что значит быть человеком, и которые и впрямь время от времени просили им что-нибудь рассказать.
– Ладно, ладно, ладно, – довольно ворчал Старый Бейли. – Остановите меня, если вы уже раньше это слышали. Жили-были муж с женой. Нет, старик со старухой. Нет-нет, не у синего моря. Старик не рыбачил, но был глухой как пень. В том-то и соль. Извините. Так вот жили-были старуха и глухой старик.
Огромный старый грач прокаркал вопрос. Старый Бейли потер подбородок и пожал плечами:
– Где жили? Да какая разница! Это же анекдот. В анекдоте ничего про это не сказано. И однажды старуха решила старика приласкать.
Грач изумленно каркнул.
– Не бывает? Как это не бывает? Ну вот она и говорит: «Ты мне защита и оборона». А старик – ну ее бить и приговаривать: «Я тебе не щипана ворона! Я тебе не щипана ворона!» Понимаешь? Он не расслышал. Очень смешно, просто умора.
Скворцы вежливо засвистели. Грачи покивали и склонили головы набок. Самый старый прокаркал что-то Старому Бейли.
– Еще? С бурным весельем у меня туговато, знаешь ли. Дай-ка подумать…
Из палатки донесся какой-то шум. Низкий пульсирующий звук, будто биение далекого сердца. Старый Бейли поспешил внутрь. Звук исходил от старого деревянного сундучка, в котором Старый Бейли хранил свои самые ценные вещи. Он откинул крышку.
Пульсирующий звук стал гораздо громче. Поверх сокровищ Старого Бейли лежал маленький серебряный ларчик. Осторожно протянув старческую, с узловатыми пальцами руку, он нерешительно взял его. Изнутри сиял и ритмично пульсировал, точно биение сердца, красный свет, пробиваясь через серебряную филигрань и трещины, выскальзывая из-под застежек.
– Он в беде, – сказал Старый Бейли. Самый старый грач вопросительно каркнул.
– Нет, это не анекдот. Это маркиз, – ответил ему Старый Бейли. – Он в большой беде.
Ричард до половины опустошил вторую наполненную с горкой тарелку, когда Серпентина отодвинула от стола стул.
– Думаю, на сегодня с меня достаточно гостеприимства, – сказала она. – Доброго вам дня, дитя, молодой человек… Охотник… – Она помедлила, потом провела скрюченным, похожим на коготь пальцем по скуле Охотника. – Тебе всегда здесь рады.
Надменно кивнув, она встала и удалилась. Мажордом с осиной талией двинулась следом.
– Нам надо уходить немедленно, – сказала Охотник и тоже встала. Ее примеру, но с гораздо большей неохотой последовали д'Верь и, наконец, Ричард.
Вышли они по коридору, слишком узкому, чтобы идти в нем бок о бок, а потому растянулись в цепь. Потом поднялись по лестнице. Пересекли в темноте железный мост, под которым эхо разносило грохот и лязг поездов. Затем они вступили в казавшуюся бесконечной сеть подземных пещер, где пахло гнилью и сыростью, кирпичом, гранитом и временем.
– Это была твоя бывшая босс, да? – спросил Ричард. – Как будто приятная дама.
Охотник промолчала.
Д'Верь, которая все это время выглядела притихшей, сказала:
– Когда у нас, в Подмирье, хотят унять детей, то говорят им: «Веди себя хорошо, не то тебя заберет Серпентина».
– Ну и ну! – удивился Ричард. – И ты на нее работала, Охотник?
– Я работала на всех Семь Сестер.
– Я думала, они уже – сколько? – лет тридцать друг с другом не разговаривают, – вставила д'Верь.
– Вполне возможно. Но тогда еще разговаривали.
– Так сколько же тебе лет? – удивилась д'Верь. Ричарда порадовало, что это она задала вопрос, сам он ни за что бы не осмелился.
– Столько же, сколько моему языку, – ответила Охотник, – и чуть больше, чем моим зубам.
– И все равно, – сказал Ричард тоном человека, которого отпустило похмелье и который знает, что где-то над головой у кого-то отличный день. – Это было неплохо. Вкусная еда. И никто не пытался нас убить.
– Уверена, этот недостаток в течение дня выправится, – заверила Охотник, ни на йоту не отступив от истины. – В какую сторону к Чернецам, госпожа?
Помедлив, д'Верь сосредоточилась.
– Пойдем вдоль реки, – сказала она. – Вон туда.
– Он уже приходит в себя? – спросил мистер Круп. Одним длинным пальцем мистер Вандермар ткнул распростертое ничком тело маркиза. Тело едва дышало.
– Еще нет, мистер Круп. Кажется, я его сломал.
– Нужно быть аккуратнее с игрушками, мистер Вандермар, – наставительно сказал мистер Круп.
Глава одиннадцатая
– Ну а к чему стремишься ты? – спросил Ричард у Охотника.
С большой осторожностью они шли по берегу подземной реки. Берег был скользким – узкая тропинка вдоль темной скалы и острых валунов. Ричард с уважением смотрел, как всего на расстоянии вытянутой руки несется и перекатывается серая вода. Раз упав в такую реку, из нее уже не выберешься.
– Стремлюсь?
– Ну да. Лично я пытаюсь вернуться назад – в реальный Лондон и к прежней жизни. Д'Верь хочет узнать, кто приказал убить ее семью. А ты чего хочешь?
Берег стал топкий, они продвигались с трудом, шедшая впереди Охотник то и дело оборачивалась, чтобы жестом указать, куда лучше поставить ногу, но молчала. Течение замедлилось, река разлилась, впадая в подземное озерцо. Они пошли вдоль озерца, в черной воде отражался свет фонарей, размазанный туманом.
– Так что же это? – не унимался Ричард, хотя никакого ответа не ожидал.
Голос Охотника был тихим и напряженным. Она не только не остановилась, даже не замедлила шаг.
– Я сражалась с огромным слепым царем белых аллигаторов в канализации под Нью-Йорком. Он разжирел на отбросах, был тридцать футов в длину и свиреп в битве. И я одолела и убила его. Его пустые глаза сияли в темноте гигантскими жемчужинами. – Ее голос эхом отдавался в подземелье, сливался с туманом, с ночью в подземелье под Лондоном. – Я билась с медведем, наводившим страх на город под Берлином. Он убил тысячи охотников, его когти стали бурыми и черными от запекшейся на них за века крови, но от моей руки он пал. Умирая, он прошептал слова на человеческом языке.
