— Да, если нельзя, но очень хочется, то можно. Так, кажется, это звучит?
— Вот-вот.
— А что, должно быть иначе?
— Нет. Я просто хотел сказать, — попытался более ясно выразить свою мысль Сергей, — что ты не только ничего не боишься…
— Боюсь…
— …но, главное, у тебя нет правил игры. Ты их не изучал. Ты привык не нежиться, не расследовать дело, не распутывать клубок ниточка за ниточкой. Нет! Ты видишь перед собой врага — и тебе все ясно. Доказывать, что это враг, ты не собираешься ни себе, ни ему, ни другим.
— Это, наверное, все же плохо.
— Не знаю. С точки зрения презумпции невиновности — это плохо. Но с точки зрения эффективности твоей работы — это просто потрясающе.
— Понимаешь, Сергей, слишком много я, наверное, говна видел в этой жизни.
— Может быть. Но ты не следователь. Ты — боец.
— Наверное.
— Ты просто начинаешь воевать — и побеждаешь.
— И все-таки я боюсь.
— Чего?
— Ты будешь смеяться, Сергей.
— Нет, отчего же, — оживился Бобровский. — У каждого из нас есть свой страх. У каждого. И, честно говоря, даже интересно, чего же боится Банда?
— Смерти.
— Смерти? Вот уж не сказал бы!
— Правда… Ты знаешь, впервые в жизни у меня есть человек, который меня ждет…
— Девушка?
— Да.
— Красивая?
— Очень.
— В Москве?
— В Москве…
— Ну, девушка — это дело хорошее: Вот у меня нет девушки. Мать, отец есть, а любимую девушку пока еще не встретил.
— А я встретил. Мы собираемся пожениться.
— О, я поздравляю. Позовешь на свадьбу-то?
Банда ответил не сразу.
Пригнувшись к рулю, он несколько долгих минут гнал машину молча, напряженно всматриваясь в темноту. О чем он думал, понять по его невозмутимому лицу не было никакой возможности.
Наконец он произнес:
— Я боюсь не вернуться. Я боюсь, что больше ничего не будет. Понимаешь?
Он сказал это таким странным тоном, что Бобровский вздрогнул и, если бы мог, наверное; перекрестился бы. Но он не умел обращаться к Богу и поэтому ответил с каким-то даже раздражением в голосе, зло сплюнув под ноги:
— Тьфу, типун тебе на язык! О каких глупостях ты думаешь! Осталось всего ничего — тряхануть эту фирму, и домой. А ты?! Вот лучше ехал бы помедленнее, а то точно не вернемся, потому что даже туда не доедем с твоим лихачеством!
В салоне «Опеля» надолго установилось молчание, и только магнитола голосом солиста «Любэ» тихо напевала:
Ты все еще веришь в любовь,
Фильмами добрыми бредишь.
Ты все еще веришь в любовь
и надежду…
Из дома уходишь тайком,
Так же без спроса взрослеешь,
Ты все еще веришь в любовь!
Веришь…
Часть четвертая В одиночку
I
Выйду ночью в поле с конем.
Ночкой темной тихо пойдем,
Мы пойдем с конем
по полю вдвоем.
Мы пойдем с конем по полю вдвоем.
Ночью в поле звезд — благодать.
В поле никого не видать.
Только мы с конем
по полю идем.
Только мы с конем по полю идем…
Когда «Опель» проехал очередной пост ГАИ и фары выхватили из темноты белый дорожный указатель с черной надписью на украинском «Хмельницкий», Банда свернул на обочину и остановился.
Начало шестого утра. За спиной — шестьсот километров. Если их расчет был верным, и Берхард двинулся этой дорогой, то его «Мерседес» должен быть где-то поблизости…
Банда потряс за плечо уснувшего Бобровского.
Сергей встрепенулся, спросонья испуганно тараща глаза.
— Что случилось? Приехали? Где мы?
— Просыпайся, брат, Хмельницкий.
Сергей протер глаза и, подняв спинку сиденья, устроился поудобнее.
— О-о-ох! — сладко зевнул он. — Сколько времени?
— Десять минут шестого.
— И где мы?
— Что, не проснулся еще? Я ж тебе говорю — славный город Хмельницкий.
— А чего мы стоим?
— Думаем.
— Правда? Ну-ну… Слушай, кофейку бы сейчас, а? — Бобровский покрутил головой, пытаясь прогнать сон, и опустил стекло со своей стороны, чтобы холодный осенний воздух влил в него хоть сколько-нибудь бодрости.
— Будет тебе и кофа, и какава с чаем… — задумчиво протянул Банда, цитируя любимую «Бриллиантовую руку», и вдруг решительно щелкнул кнопкой, включая в салоне машины свет. — Доставай, Сергей, атлас автодорог.
— Зачем?
— Посмотри-ка, сколько гостиниц в этом городе.
Некоторое время Сергей возился с картой, затем протянул ее Банде:
— На, сам смотри — здесь ничего не указано. Стоит значок, что в городе есть гостиницы, а где они и сколько их — одному Богу известно. Есть еще мотель в десяти километрах отсюда…
— Мотель?
— Да, на Львовском шоссе.
— Десять километров от города, говоришь?
— Ну.
— Отлично. Едем. Сейчас мы попьем кофе, если он только будет в этом мотеле…
Банда повернул ключ в замке зажигания и, выехав на трассу, тут же свернул на кольцевую дорогу. Он внимательно всматривался в дорожные указатели, чтобы не пропустить поворот на Львовское шоссе.
— Банда, а почему мы едем именно туда? И вообще, не лучше ли двигать без остановок прямо на Чоп? Если ты устал, давай сяду за руль, я же все-таки выспался.
— Не знаю, Сергей, может, я и ошибаюсь, но у меня такое чувство, что немец где-то здесь.
— С какой стати?
— Сам посуди — ребенка ему отдали в роддоме под утро. Допустим, что в восемь утра они уже выехали из Одессы. Если мы правильно угадали их намерение пересечь границу в Чопе, то мы едем по следу — вряд ли решился бы Берхард двигаться через Молдову и Приднестровье. Им про эти горячие точки все уши прожужжали, и он не стал бы рисковать ребенком.
