В качестве последней уловки он попытался нагнать на меня скуку. Мне нельзя читать, смотреть телевизор или вставать с кресла, пока он сидит передо мной и достает влажный табак из своего кисета. И вот наконец он, думаю, признает поражение, хоть и скрепя сердце.
— Знаешь, — говорит Уолтер, тыча в меня чубуком трубки, тебе повезло, что ты живешь в этом доме.
— Спасибо, Уолтер, — говорю я, хотя это не имеет ничего общего с везением. Этот дом — наглядное свидетельство того, что я десять лет пахал на “Бьюкэнен” в надежде, что в моем теле не таится никакого другого свидетельства, никакой внутренней татуировки, никакого терпеливого послания.
— Я тут еще кое-что надумал, — говорит Уолтер.
— Последний шанс.
— Если ты действительно бросил, — говорит он и делает паузу перед тем, как нанести удар, — то почему не сказал матери?
Уолтер всегда был хорошим игроком. Я делаю вид, что мне надо записать нечто очень важное.
— Я бы сказал, если б захотел.
— Но не сказал, так ведь?
— Может, я не хочу.
Может, я не знаю, как это сделать. Моя мать считает сигареты опасными и важными. Она никогда не курила и вряд ли поймет, что причины начать и бросить одинаково глупы и совершенно разумны. Мир остается миром, а я — собой, в той же самой взаимосвязи со всем вокруг, только в моих зубах торчит или не торчит трубочка с горящими листьями, это уж как получится.
— Это доказывает, что ты не справишься, — говорит Уолтер.
— Я могу сказать ей когда угодно.
Уолтер повторяет знакомый ритуал набивания трубки.
— Я думал, ты домой хочешь.
— И еще, — говорит Уолтер, наслаждаясь собой, — что будет, когда ты перестанешь писать? Может, ты снова начнешь курить?
— Будет что угодно. Я могу вступить в клуб Эмми “В путь” и заняться дельтапланом или скалолазанием. Могу влюбиться с первого взгляда.
— В Стеллу?
— Не знаю в кого. С первого взгляда.
— Это хорошо, — говорит Уолтер, — потому что больше одного раза Стелла на тебя не посмотрит.
— А вдруг?
— Нет. В основном потому, что ты ни на что не можешь решиться. Ты еще даже не решил, пойдешь ли на представление. Может, ты, как только перестанешь писать, побежишь в Центр и станешь умолять Джулиана взять тебя обратно. Ты знаешь, что Джулиан предлагал деньги Джейми?
Нет, этого я не знал, и мысль, что Джулиан до сих пор здесь, расхаживает в костюме, курит и предлагает деньги незнакомцам, повергла меня в шок. Последние недели я лишь представлял, как он сидит в своей темной комнате и дымит. Тушит наполовину выкуренные сигареты о застекленные рамки свадебных снимков.
— Готов поклясться, что Джейми отказался.
— Как ни странно, да.
В последний раз, когда я видел Джейми, на похоронах Тео, я по возможности доходчиво объяснил ему, что Тео умер оттого, что слишком много курил. Я видел, как Джейми пытается это понять, хотя он всегда знал, что сигареты и рак связаны. Как выключатели и электрический свет или краны и вода, но до смерти Тео Джейми никогда не задумывался об этом как следует.
— Но зачем тогда продавать то, что убивает людей? — спросил он.
— Не знаю, — сказал я.
— Но зачем убивать людей?
— Они так созданы.
Я понимал смятение Джейми. Я вспомнил мерзкий вкус сигареты мисс Брайант и как я утратил веру во все.
Я беру трубку и набираю номер.
— Не надо, Грегори, — говорит Уолтер. — Я тебе верю. Ты выиграл.
Я делаю ему знак помолчать. Мама подходит к телефону, я здороваюсь, и она привычно, хотя и сонно, спрашивает, все ли у меня в порядке.
— Я знаю, сейчас поздно, — говорю я, — но мне надо тебе кое-что сказать.
И тут, хотя я знаю, что Уолтер смотрит на меня и что это очень обрадует маму, я понимаю, что не могу этого сделать. Это так же трудно, как сказать ей, что я ее люблю.
— Говори, — отвечает она, — раз уж начал. Ты нашел девушку?
— Возможно, я приеду, — говорю я.
— Что?
— Возможно, приеду. На выходные.
Мы оба рады, поэтому прощаемся, пока я все не испортил. Я возьму и приеду, и не буду курить, пока кто-нибудь не заметит. Скорее всего, после обеда, когда я не побегу в сад, едва отец предложит мне посмотреть снимки с церемонии награждения ОБИ.
— Ничего, — говорит Уолтер. — Я все равно думаю, что ты сдюжил.
— Думаешь?
— Да. Я верю, что ты бросишь.
— Навсегда?
— Ты доказал, что можешь. Ты это сделал, и я, честно говоря, впечатлен.
— Спасибо, Уолтер.
— Думаю, это было нелегко.
— Большое спасибо.
— Но ты теперь официально не куришь, и я снимаю перед тобой шляпу.
— Ты что, правда?
— Правда. Снимаю шляпу.
И он, как ни удивительно, именно это и делает.
День
19
Второй класс, места для курящих. Это началось на вокзале Сен-Лазар и продолжалось до самого Гамбурга. Поезд обрел свой голос, и только и делал, что бормотал “сигареты чух-чух, сигареты чух-чух”.
Наискосок от меня сидела девушка в черном платье и в темных черепаховых очках. Она положила мягкую желтую пачку “Эрнте 33” на столик рядом с книжкой на фламандском — каким-нибудь романом, наверное. Во время чтения она иногда постукивала по зубам тонкой металлической зажигалкой, но я старался не обращать на нее внимания, потому что важно было только, чтобы прошло некоторое время и ничто не дошло до меня. Я посмотрел в окно, затем на параллельные рельсы, жидкой ртутью сверкающие на солнце.
Она закурила. Табак. Дым. Мне показалось, что я где-то видел ее раньше. Затягивается, выдыхает, в моем окне отражаются ее прозрачные губы и кончики пальцев. Она курила, так что, если бы мы поцеловались, не заметила бы, что на вкус я — как пепельница.
Сигареты чух-чух, сигареты чух-чух, а за окном мелькают телеграфные столбы.
Утром я упаковал свои пожитки в единственный чемодан и без всяких маршрутов отправился покупать билет на поезд до Гамбурга. По дороге на вокзал в ярком утреннем свете, заливавшем город, Люси Хинтон была повсюду, прикуривала курила тушила свои сигареты, сидела стояла преклоняла колени у реки, засоряла тротуары раздавленными окурками, убивала прохожих. Откуда мне было знать, что именно эта девушка станет лекалом для всех девушек, которых я когда-либо встречу? Надо было быть повнимательнее. Надо было выкурить ту сигарету.
