Ты здесь. Ты могла умереть. Ты вернулась.
— У тебя же есть дом, так? С ним что-то случилось?
— Я не могла там больше оставаться. — Ты расправляешь футболку поверх пояса джинсов и потираешь шею.
— Алиса, ночевать в парке опасно.
Ты опускаешь глаза и наклоняешь голову набок:
— Со мной все в порядке.
— Не делай так больше, — говорю я. — Никогда. Ты вся продрогла.
Снимаю с себя пиджак и протягиваю его тебе. Ты в сомнениях.
— Прости, — говорю я. — Надень его всего на минутку, только чтобы согреться.
Ты накидываешь его на плечи, но не просовываешь руки в рукава. Я оглядываю свою рубашку: несвежая, одной пуговицы не хватает. Волна изнеможения плещется в глубине моего сознания.
— Где вы были? — спрашиваешь ты. У тебя в волосах прутики и комочки земли.
— Гулял.
Ты выжидательно приподнимаешь брови. Подбираю с земли листок и принимаюсь рвать его на кусочки.
— Где вы спали? — наконец не выдерживаешь ты.
— Я не спал.
— Выглядите уставшим.
— Жить буду.
— Я пыталась… — Ты указываешь на полог из листьев.
Я поднимаю глаза и только теперь замечаю твою работу. По телу пробегает дрожь. Все цвета перепутаны, будто звуки чужой речи, которую я никогда прежде не слышал.
— Я пришла вернуть ваши вещи, — говоришь ты.
Я высматриваю их среди гирлянд: оранжевая картонка, нитка жемчуга, кепка. Тебе они не нужны. Ты принесла их назад.
— Я попыталась… — Ты пожимаешь плечами и улыбаешься, и мне хочется обнять тебя.
Что-то колет в груди. «Только не сейчас».
— Наверно, я все перепутала, — говоришь ты.
— Все прекрасно, — говорю я. — Спасибо.
Справа я замечаю аккуратную кучку рваной бумаги, и мое сердце снова екает. Не надо было этого делать. Но, возможно, именно это каким-то чудом привело тебя назад ко мне. Я собираю обрывки и запихиваю их в карман брюк. Ты внимательно смотришь на меня, но ни о чем не спрашиваешь. Есть вещи, о которых не стоит говорить вслух. На тебя и без того свалилось столько бед — и Малкольм, и тот парень, что был на похоронах.
Твой желудок урчит, а следом и мой, будто в ответ.
— Умираю от голода. Наверно, мне стоит купить что-нибудь нам на завтрак, — произносишь ты, возвращая мне пиджак.
— Нет.
Ты испуганно смотришь на меня.
— Любишь чернику? — спрашиваю я.
Ты киваешь.
— Пойдем.
Выбираясь из убежища, я что-то чувствую под ногами. Цветок из газеты. Ты посадила его в землю. И его, и тот, что из фольги, и даже розовый, уже увядший. Как же это по-детски.
* * *
— Я сто лет такого не вытворяла, — говоришь ты. Наши пальцы все в фиолетовых пятнах, у тебя на щеке — полоска темного сока. — Это вкусней любого пирога.
— Через пару недель они будут еще лучше.
Ты киваешь, и я представляю, как мы возвращаемся сюда и собираем чернику снова.
— А еще тут есть одна яблонька… — говорю я.
Ты удивленно вскидываешь брови и улыбаешься. Но когда мы подходим к дереву, то видим, что яблоки еще незрелые, да и висят так, что их не достать. Смотрю, как ты тянешь руку как можно выше. Перехватив мой взгляд, ты подмигиваешь мне.
— Вы сможете меня подсадить? Поднять на плечи? — спрашиваешь ты, но тут же мотаешь головой. — Простите. Не знаю, о чем я только думала.
— Ничего. Я справлюсь. — Я присаживаюсь на корточки, отвернув голову.
— Вы уверены?
— Смелей.
Чувствую, как твои ноги прижимаются к моим ушам. Начинаю медленно вставать, а ты хватаешь меня за голову.
— Вы уверены?..
Ты не успеваешь договорить, а я уже стою во весь рост. Сто лет я не чувствовал себя таким сильным, высоким и счастливым, как сейчас. Хочется закричать: «Посмотрите на меня и мою дочку! Посмотрите на нас!» Ты чуть наклоняешься, и я придерживаю тебя за голени. Подхожу ближе к дереву и чувствую, как ты тянешься вверх, твои пятки упираются мне в ладони.
— Одно есть, — произносишь ты. — И еще одно.
Каждый раз, когда ты срываешь с ветки очередное яблоко, я чувствую легкий толчок.
— Мне все не удержать, — говоришь ты и роняешь их на землю: одно, два, три, четыре. Есть их пока нельзя.
— Всё, хватит. Спускайся.
Я сгибаю колени, не обращая внимания на боль в спине, а ты смеешься, заваливаясь вперед и вбок.
— Тут хватит яблок на пирог, — говоришь ты, поднимая три штуки и указывая на последнее.
Я представляю, как мы сидим вдвоем, а перед нами на столе стоят тарелки с пирогом и заварным кремом.
Яблоки ярко-зеленые, кислые на вкус. Мы съедаем по одному, морщась и причмокивая губами.
— Этот сорт — для готовки, — говорю я. — И они еще не созрели. Извини.
— Зато они очень бодрят, — отвечаешь ты с улыбкой.
— Может, остальные возьмешь с собой?
Ты киваешь и сгребаешь их в охапку. Я не хочу, чтобы ты уходила. Я не это имел в виду.
— Давайте оставим их пока тут, — указываешь ты на полянку. — Заберу потом. А взамен я сейчас угощу вас кофе.
* * *
Стою снаружи, жду, пока ты спрячешь яблоки. Когда ты возвращаешься, у тебя на шее висит нитка жемчуга. Кусочки картона с пластиком и шелковая роза болтаются, будто странные амулеты.
Отец.
В кафе на Суэйнс-Лейн ты покупаешь мне чай в картонном стаканчике. Я говорю тебе, что не люблю всякий там вспененный, вычурный кофе, а ты по-доброму смеешься. Мы идем назад в Хит, взбираемся на Парламент-хилл и усаживаемся на одну из скамеек с видом на город.
— Мой племянник назвал вас волшебником, — говоришь ты, смеясь.
— Твой племянник?
— У меня их трое. Младший — мой любимчик, хотя Си говорит, что нельзя никого выделять. — Ты трешь подбородок. — Его зовут Макс.
— Ты сказала ему обо мне? — Я не могу скрыть волнение в голосе.
— Не совсем. Он просто увидел… — Ты касаешься бусин на шее.
Мимо нас с криком проносится чайка.
— Они всегда так жалобно стонут, правда? — спрашиваешь ты. — Словно оплакивают кого-то.
Я вспоминаю, как твоя мама стояла на Брайтон-Бич в промокшем до пояса платье.
— Может, чайки скорбят по морю? — продолжаешь ты. — Не представляю, зачем возвращаться в Лондон, когда можно летать там, над соленой водой, на просторе.
