Мисс Плендерлейт повернулась спиной к дождю и к охранникам. Возможно, она все еще лила слезы, но сильный дождь насквозь промочил поля ее соломенной шляпы, и все лицо было мокрым. Однако глаза ее ясно глядели прямо на Николсона. Тот поймал взгляд, проследил, как она показала глазами на лежащий рядом с ней автоматический карабин, оставленный Фарнхолмом, и вновь посмотрела на него:
— Вы видите карабин? За моей сумкой?
Николсон медленно оглядел скамью, на которой сидела мисс Плендерлейт, и снова отвернулся. За парусиновой сумкой с вязанием и пожитками он увидел торчащий приклад карабина Фарнхолма, который тот так успешно использовал против... Внезапно в памяти Николсона всплыли все те случаи, когда бригадный генерал использовал это оружие, причиняя ущерб японцам: как он взорвал большое орудие на подводной лодке, как отбил атаку истребителя «зеро» на шлюпку, как спас ему, Николсону, жизнь на берегу того маленького острова, — и он сразу понял, что имелось нечто фантастически неправильное в этом дезертирстве и предательстве, что не мог человек так сразу и так круто изме...
— Он взведен, — тихо сказала мисс Плендерлейт. — Он готов к стрельбе. Фостер сказал, что он готов к стрельбе.
На лице Николсона медленно проступило изумление и любопытство. Моргая глазами, которые заливал дождь, он смотрел на мисс Плендерлейт, пытаясь разгадать выражение ее лица. Но он тут же забыл о мисс Плендерлейт и приподнялся с места, глядя вперед и машинально протягивая руку к карабину.
Даже на расстоянии двенадцати — пятнадцати метров звук взрыва был оглушающим. Ударная волна физически ощутимо толкнулась в лицо. Дым и пламя вырвались из огромной дыры, пробитой в борту катера, и почти одновременно там вспыхнул сильный пожар. Охранники, совершенно забыв о тех, кого им поручили охранять, повернулись посмотреть на происходившее. Один из них был сбит взрывной волной, споткнулся и уронил автомат в отчаянной попытке удержаться на ногах и спастись. Ему это не удалось, и он вывалился через борт в море. Другой успел сделать лишь пару шагов вперед, когда выстрел из карабина в руках Николсона швырнул его мертвым на палубу. Он еще падал, а Маккиннон уже метнулся к носу шлюпки с ножом в руке и одним сильным ударом обрубил буксирный конец. Немедленно Николсон схватился за румпель, толкнул его, и шлюпка тяжело развернулась к западу. Торпедный катер по инерции двигался к северо-востоку тем же курсом и через полминуты потерялся, скрылся за пеленой дождя в быстро наступающей темноте, скрылся вместе с высоко взметнувшимся над мостиком извивающимся пламенем.
Слаженно, быстро и при всеобщем молчании они поставили и закрепили мачту, подняли паруса и двинулись в дождь и темноту с такой скоростью, какую позволяли развить паруса. Шлюпка сильно накренилась на левый борт: Николсон изменил курс на один румб к северу от запада, предполагая, что японцы снова начнут их искать, когда оправятся от внезапного взрыва и пожара (торпедный катер довольно большой корабль, чтобы его полностью искалечило взрывом даже такой силы), и почти наверняка отправятся искать их на юго-запад, по ветру, в сторону Зондского пролива и свободы.
Медленно протянулись четверть часа. Пятнадцать минут они слышали только резкие удары волн по корпусу шлюпки, хлопанье наполненных ветром парусов, поскрипывание корпуса и мачты. Время от времени кое-кто пытался рассуждать о причине взрыва на борту торпедного катера, но, взглянув на маленькую фигуру с напрягшейся спиной и в нелепой соломенной шляпке на сером узле волос, замолкал. Что-то тревожное витало в воздухе, скорбью веяло от маленькой фигуры и манеры сидеть с прямой спиной, от ее безразличия к холоду и дождю, от ее сумасшедшей гордости и полной беспомощности. Все это как-то невольно пресекало любые разговоры.
Гудрун Драчман нашла в себе мужество сделать первый шаг и деликатность для того, чтобы он получился безошибочным. Она медленно поднялась на ноги с завернутым в одеяло ребенком в руках и направилась к опустевшему месту возле мисс Плендерлейт, туда, где раньше сидел бригадный генерал. Николсон машинально наблюдал за ней, сдерживая дыхание. Лучше бы ей не ходить, тут почти невозможно не совершить ошибку и не причинить дополнительную боль. Но Гудрун Драчман ошибки не совершила.
Несколько минут они молча сидели рядом — молодая и старая. Не двигались, не произносили ни слова. И вот малыш, завернутый в полусырое одеяло, протянул свою пухлую ручку и дотронулся до мокрой щеки мисс Плендерлейт. Та вздрогнула, полуобернулась и взяла его ручонку в свои. Потом посадила малыша к себе на колени и крепко обняла его своими худыми руками. Мальчик пошевелился, почувствовав перемену, хмуро взглянул на нее из-под полуопущенных век, хмуро улыбнулся, и старая женщина снова его обняла, прижав еще сильнее, и улыбнулась так, словно ее сердце разрывается. Но все же улыбнулась.
— Почему вы подошли и сели здесь? — спросила она девушку. — Почему вы с малышом пришли? — очень тихо спросила она еще раз.
— Не знаю, — покачала головой Гудрун, будто эта мысль пришла ей случайно. — В самом деле, я просто не знаю.
— Все в порядке. Зато я знаю. — Мисс Плендерлейт взяла ее руку и улыбнулась. — Очень любопытно. Действительно очень любопытно. Я хочу сказать, что именно вы должны были прийти. Он сделал это для вас. Он все это сделал для вас. Для вас и малыша.
— Вы имеете в виду...
— Бесстрашного Фостера. — Слова были нелепыми в устах мисс Плендерлейт, но она произнесла их, словно молитву. — Бесстрашного Фостера Фарнхолма. Именно так мы называли его в школе. Он ничего на свете не боялся.
— Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?
— Он сказал, что вы лучшая из всех нас. — Мисс Плендерлейт даже не услышала вопроса. Она задумчиво покачала головой, глаза ее увлажнились от воспоминания. — Он поддразнивал меня сегодня днем. Сказал, что не знает, о чем думают молодые люди нынешнего поколения. «Клянусь небом, — сказал он, — будь я моложе на тридцать лет, то отвел бы ее к алтарю давным-давно».
— Он был очень добрым, — улыбнулась Гудрун. — Боюсь, он знал меня не слишком хорошо.
— Это именно то, что он говорил. — Мисс Плендерлейт осторожно убрала палец ребенка от своего рта. Малыш уже почти спал. — Фостер всегда говорил, что образование очень важно, но оно на самом деле не имеет значения, потому что ум гораздо важнее образования. Но и ум нельзя считать чем-то особенно важным, ибо мудрость важнее. Он говорил, что совсем не знает, имеете ли вы образование, ум или мудрость. Говорил, что все это несущественно. Но даже слепой может увидеть, что у вас доброе сердце. А в этом мире доброе сердце заменяет все остальное, все, что имеет значение.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень добр, — пробормотала Гудрун.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень умным человеком, — с мягким упреком возразила мисс Плендерлейт. — Он был достаточно умен, чтобы... Ну ладно... не имеет значения... Вы и маленький мальчик. Он очень полюбил этого малыша.
— "Мы все приходим в ореоле славы..." — пробормотал Уиллоуби.
— Что?.. — удивленно посмотрела на него мисс Плендерлейт. — Что вы сказали?
