— Останься со мной, — сказала она, — здесь, сейчас. Она повернула голову, прижавшись щекой к его груди.
Отсюда ей были видны луг и лес на склоне.
— Никого нет поблизости, — сказала она, — даже ястребы улетели. Дай мне этот час, Симон. Подари мне ребенка.
Он вздрогнул, будто она его ударила.
— Ты хочешь, чтобы я забыл об осторожности? Ты знаешь, что тебе придется выстрадать, вынашивая ребенка от человека, проклятого за свои деяния?
— А ты знаешь, что мне придется выстрадать, если я никогда больше тебя не увижу и у меня ничего не останется после тебя? Если уж нам суждено расстаться, дай мне этот час. Только этот час.
Он остановил поток ее слов поцелуем, и мир перестал существовать. Все потеряло смысл, кроме рук, обнимавших ее, кроме желания, сжигавшего ее тело. Аделина подняла руки, чтобы скинуть плащ, Симон хотел было остановить ее, но сорвал с себя верхнюю тунику и укрыл ею их обоих.
Они опустились на его накидку, расстеленную на холодном камне. Голова ее покоилась у него на плече, рука его ласкала ее под платьем. Он целовал ее медленно и властно, словно у него впереди была целая вечность, чтобы разбудить в ней желание и подарить наслаждение.
Он не позволил ей обнажить грудь и целовал соски сквозь мягкую шерсть. Аделина таяла под его лаской, стараясь освободиться от мешавшей юбки, чтобы прижаться к нему теснее.
— Это преступление, — пробормотал он, — преступление брать тебя здесь вот так.
— Если ты меня сейчас оставишь, я сойду с ума — прошептала она. — Прошу тебя, Симон…
Он отстранился и остановил ее протест поцелуем. Она не могла дышать от желания.
Потом Симон вновь оказался рядом с ней, его кожа была горяча, а орудие страсти пульсировало у самого центра ее желания. Он бормотал какую-то нежную бессмыслицу, но она не понимала слов в охватившем ее восторге. Резкая острая боль ворвалась как вихрь, но не успела Аделина расценить ее как страдание, как боль исчезла, потонув в ни с чем не сравнимом наслаждении.
Опустошенный, он затих. Потом крепко прижал Аделину к себе, и она лежала, довольная, все еще полная его теплом, ощущая его внутри себя. Симон потянулся за краем плаща и накинул на них сверху, как одеяло.
Она выглянула на свет.
— Мир все еще на месте.
— А ты в этом сомневалась?
— Я была уверена, что он исчез. — Аделина подняла голову и взглянула в его потемневшие от страсти глаза. — А ты?
Он положил ее косу поперек своего плеча и поднес к губам.
— Твои волосы цвета меда и спелой пшеницы, — сказал он, — а тело напоено теплом лета. Для меня мир остался где был, но зима исчезла. — Он вдруг замолчал в нерешительности. — Когда я впервые увидел тебя, верхом, с непокрытой головой, в этом зеленом платье, мне показалось, что ты явилась из другого мира. Ты — само лето, заблудившееся в северных лесах.
— Ты поэт.
Он поплотнее прикрыл ее плечи плащом и крепко обнял.
— А вы лгунья, миледи. Вы были девственницей и понятия не имели, о чем просили меня. Потерять девственность в пещере! Это не преступление, миледи, это смертный грех.
— А мне понравилось, — сказала она.
Внутри себя она почувствовала, как вновь восстает его плоть.
— Мы снова это сделаем? — прошептала она.
— Не двигайся.
— Так как?
— Я самый большой дурак, — сокрушенно сказал Симон. — Ты должна была возлежать на кровати, усыпанной розами.
— Придет время, — сказала Аделина, — когда у нас будет такая ночь.
Он вздохнул и погладил ее косу.
— Молюсь, чтобы мы обманули судьбу, и тогда у нас будет много таких ночей.
Увы, в голосе его было мало надежды.
Глава 23
Она проснулась, когда уже наступили сумерки, закутайная в плащ Симона и его тунику, одна на холодном полу пещеры, ставшем ее брачным ложем. Во сне ей чудился запах дыма, и она продолжала ощущать его и когда проснулась, но во сне Симон был рядом, согревая ее своим теплом, а наяву — нет.
Аделина села и тревожно огляделась. Симона нигде не было видно, а звать его она не решалась. Появился ли наконец ее таинственный враг? Ушел ли Симон, чтобы запутать врага, заманить его подальше от их тайного убежища? Затуманенная страстью, утомленная любовью, она упустила возможность последовать за своим мужем, чтобы разделить его участь или привести своих соплеменников, чтобы отбить его у врагов…
Теперь, когда Симон больше не согревал ее своим теплом, холод пробирал Аделину до костей. На другом конце пещеры заржали лошади и отшатнулись от входа.
Симон появился в проеме, нагой по пояс, от тела его и изо рта шел пар, создавая вокруг белесую дымку. Он опустился перед ней на колени и достал из-под мышки кусочек влажной ткани.
— Вот, — сказал он, — я хотел согреть ее для тебя, но, — и тут он засмеялся коротким невеселым смешком, — у меня ничего не получилось. Кожа моя не теплее, чем вода в ручье.
Он начал мыть ее самодельной губкой, и ей было тепло от его прикосновений. Симон стал для нее всем: любовником, защитником, олицетворением силы и ласки — он воплощал все, чем она дорожила в этой жизни.
— Мы одно целое, — сказала она.
Симон улыбнулся. Солнце садилось, день клонился к вечеру.
— Мы одно целое, — согласился он, — если двое и могут стать одним целым, то это мы.
Он положил теплую руку ей на живот.
— Я пойду с тобой, куда бы ни забросила тебя жизнь. Есть там ребенок или нет, я всегда буду с тобой.
Она села и натянула через голову платье. Симон нашел ее тунику и помог надеть ее сверху, потом надел свою. Тряхнув головой, он потянулся к ее щеке.
— Ты будешь осторожна и будешь беречь себя. Правда, Аделина? У нас может быть ребенок. А если нет, я все равно с тобой. Ты никогда больше не будешь одинока.
Она поймала его руку и прижалась лбом к его широкой ладони.
— Я думала, что не смогу жить, если потеряю тебя. Ты тоже этого боялся?
— Эта мысль приходила ко мне. Я не напрасно так думал?
— Возможно, так и было. Только час прошел, а как все изменилось.
Он нахмурился:
— Мы многим рисковали в этот час, но больше мы не будем так безрассудны. Ты не будешь рисковать, если любишь меня, Аделина, ты будешь заботиться о своей безопасности.
— Обещаю, — сказала она, поднимая глаза, — но не жалей об этом часе и той опасности, что мы, быть может, навлекли на себя из-за случившегося. Я хотела тебя, Симон. Никогда не жалей о том, что мы были вместе в этот час.
Симон вздохнул и подал ей руку. Они стояли и смотрели на долину, у крепостных ворот горели факелы.
