— Но мне не найти удобное положение тела, — жалуюсь я. — Когда я принимаю какое-то положение, то с мгновение мне удобно, а пару секунд спустя уже кажется, будто я на гребаном пыточном столе. И опять приходится что-то менять. Так что единственное удобное положение — это смена положения.
— А поаккуратнее нельзя?
— Я делал все аккуратно. Я не хотел будить тебя.
За окном раздается безрадостный птичий щебет.
— Ладно, слушай, — приподнимается Дина, — а ты… что это у тебя на голове?
— Что?
— Это, — объясняет она, оттягивая мою повязку так, что резинка чуть не рвется.
— Это повязка для сна.
Дина отпускает ее; я получаю повязкой по лицу. Чувствую себя котом из «Тома и Джерри».
— Ты могла бы так не делать? — прошу я. — Когда резинка совсем растягивается, мне приходится завязывать ее в узел на затылке, а потом я иногда не могу заснуть, потому что чувствую, как узел впивается мне в голову.
— Ты в ней похож на психа.
— Знаю. Поэтому и не надеваю ее, пока не потушен свет.
— Откуда она у тебя? Из самолета?
— Да.
Дина откидывается на кровать.
— Я не буду с тобой спать, если ты мне не обеспечишь нормальный сон, — решительным тоном заявляет она, глядя в потолок.
— Так бывает не всегда.
Нет, конечно, — иногда все бывает куда хуже.
— А ты не можешь выпить какую-нибудь таблетку?
— «Калмс»?
— Очень смешно. Хорошее снотворное.
Преувеличенно устало вздохнув, я встаю с кровати, иду к столу и выдвигаю второй ящик.
— Что лучше? — спрашиваю я, нарочито громко шаря в ящике, чтобы был слышен шум перебираемых пластиковых баночек. — Могадон?
Поднимаю полупустую баночку на свет, а второй рукой продолжаю рыться в ящике:
— Номиссион? Амитриптилин? Темазепам? Цопиклон?
— А попробуй все и сразу, — спокойно предлагает Дина.
Я кидаю таблетки обратно в ящик.
— Ну, спасибо за совет.
Не меняя выражения лица, она смотрит на то, как я, разбитый, пересекаю комнату; дойдя до кровати, замечаю, что взгляд ее скользнул в сторону моего паха, — я проклинаю себя за то, что решил пока не включать отопление.
— Может, ты все же выпьешь одну таблетку? — спрашивает она.
В этот момент я как раз усаживаюсь на кровать, слишком явно поворачиваясь к ней спиной.
— Я не могу сейчас пить одну таблетку, — объясняю я. — Уже без четверти шесть.
— И что?
— И если я сейчас выпью таблетку, то завтра весь день буду засыпать на ходу.
— А что ж ты раньше ее не выпил? Ты же знал, что у тебя, возможно, возникнут трудности со сном.
Мне все это начинает порядком надоедать.
— Слушай! — перехожу я с шепота на громкий голос. — Я знаю, что, возможно, не каждой ночью мне удастся заснуть. Но если бы я каждый вечер выпивал по таблетке, я бы уже давно стал гребаным Элвисом.
Чувствую, как по моему животу что-то ползет — это ее рука.
— Да вы и без того похожи, — легонько похлопывает меня по животу Дина.
Ее агрессия смягчается по мере того, как сон, приятный сон, нежданный сон обращает ее мозг в желе из миндального молока.
— Но тебе обязательно надо обратиться к специалисту.
Отдавая дань ее изменившемуся настроению, я оборачиваюсь, и наши лица теперь очень близко; глаза ее полузакрыты, она ровно дышит; кажется, будто вдыхаешь не воздух, а густой, плотный туман.
— Обращался. Все перепробовал. Акупунктура, гомеопатия, ароматерапия — я даже как-то раз лег спать в мокрых носках, потому что какая-то женщина в посвященной медицине колонке «Дэйли миррор» уверяла, что ее это никогда не подводило.
— Гиплотерапин, — бурчит Дина.
— Что?
Она открывает глаза. При таком освещении они зеленые.
— Гипнотерапия, — поправляется она, пытаясь проснуться, хотя я знаю, что это очень ненадолго. — Ты пробовал гипнотерапию?
— Да. Не помогло. Да и стоило кучу денег.
— У меня есть подруга, Элисон. Она гипнотерапевт. Думаю, что она сможет тебе чем-то помочь. К тому же с тебя она много денег не возьмет.
— Ну… спасибо, конечно, но я сомневаюсь… В тот раз меня даже не смогли ввести в транс. Возможно, это все следствие моей бессонницы.
— Элисон — хороший специалист.
— Верю.
Веки Дины опускаются, медленно, как два перышка.
— Ты… — говорит она, нежно прикасаясь к моему лицу, затем натягивает повязку мне на глаза, — ты же так гордишься своей бессонницей, правда?
— Нет, я… я… ладно, я схожу к ней. Только, знаешь… тебе лучше пойти со мной и самой убедиться во всем. Я честно не думаю, что мне это поможет. Меня невозможно уболтать до того, чтобы я заснул.
А вот Дину можно.
17
Квартира Элисон Рэндольф находится в районе Стритхем, и если бы я только знал об этом, когда договаривался о встрече, то ни за что не согласился бы к ней приехать. Стритхем, понимаете ли, — это на юге Лондона, а мне, проведшему все детство на вечнозеленом севере города, просто физически неприятно переходить мосты, к тому же, когда я впервые отважился пересечь Темзу — это было в тринадцать лет, — меня избили. Я стоял на набережной и ждал друга, с которым мы договорились встретиться у галереи Тейт — да, уже тогда я так выпендривался, — но, поскольку в запасе было еще полчаса, я вдруг захотел совершить небольшое путешествие, посмотреть мир — и пересек мост Воксхолл. Как только я сошел на другой берег, сразу понял свою ошибку: я уже был не в Лондоне, а в эпизоде из жутко реалистичного сериала про полицейских. Там не было домов, только бесконечные ржавеющие железнодорожные мосты и узкие проулки; машины, казалось, двигались здесь не в двух направлениях, а одновременно в пяти; редкие прохожие торопливо прятались в тень и выбегали из нее, на них были неприметные костюмы, они все куда-то спешили; а еще там пахло, как… так пахло от Стивена Мурера, паренька из моей школы, у которого было что-то не в порядке на генетическом уровне — не синдром Дауна, у этого даже названия нет, просто человека совсем неправильно создали, за что его и задирали в школе каждый день; наверное, в его доме пахло так же. Я поспешил обратно через мост Воксхолл в район Пимлико (так ползет едва научившийся ходить, но уже успевший потеряться ребенок к своей плачущей матери), где вечером у станции метро на нас с другом напала банда скинхедов.
То есть, строго говоря, да, меня избили на севере Лондона. Но я не винил улицы северного Лондона, когда был прижат лицом к асфальту одной из них подошвой чьего-то тяжелого «мартенса». Я был наказан за то, что сбился с праведного пути; на мне была печать позора.
