Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Обоз Гумбольдта медленно, очень медленно продвигался вперед. Его отъезд совпал по времени с таянием снегов: он неправильно спланировал путешествие, такого с ним раньше никогда не случалось. Повозки увязали в глине и постоянно соскальзывали с мокрой дороги на обочину, то и дело приходилось останавливаться и ждать их. Колонна была слишком длинной, людей было слишком много. В Кёнигсберг они прибыли позже, чем предполагали. Профессор Бессель встретил Гумбольдта шквалом восторженных слов, показал ему новую обсерваторию, а его гостям — самую большую в стране коллекцию янтаря.
Гумбольдт поинтересовался, не работал ли он прежде с профессором Гауссом.
То был пик его жизни, ответил Бессель, если не сказать проще. С того самого момента, когда король математиков порекомендовал ему в Бремене оставить науку и стать лучше поваром или пойти подковывать лошадей, если, конечно, это не покажется ему слишком сложным, он долго не мог опомниться. Однако ему еще повезло, а вот его другу Бартельсу, который сейчас в Петербурге, досталось от этого человека куда больше. Лекарством против такого высокомерия может служить только симпатия.
Дорога на Тильзит обледенела, колеса несколько раз проламывали лед и проваливались. На русской границе стоял казачий отряд, которому было предписано сопровождать их в дальнейшей дороге.
Гумбольдт заметил, что это абсолютно излишне.
Он должен доверять ему, сказал начальник погранзаставы, это абсолютно необходимо.
Он многие годы провел в диких местах без всякого сопровождения!
Здесь не дикие места, возразил начальник погранзаставы, здесь Россия.
Перед Дорпатом[12]их ждало с десяток журналистов, а также весь естественный факультет в полном составе. Хозяевам не терпелось показать гостям минералогические и ботанические коллекции университета.
Он охотно посмотрит, сказал Гумбольдт, хотя он и прибыл сюда не ради музеев, а ради живой природы.
О природе пока побеспокоится он, услужливо сказал Розе, из-за этого не должно происходить никаких сбоев, ведь зачем-то он поехал с ним!
Пока Розе измерял холмы вокруг города, бургомистр, декан факультета и два офицера водили Гумбольдта по невероятно длинной анфиладе плохо проветриваемых помещений, забитых образцами янтаря. В одном из кусков застыл паук, какого Гумбольдт еще никогда не видел, в другом — с причудливыми крыльями скорпион, которого скорее можно было принять за мифическое создание. Гумбольдт поднес этот янтарь близко к глазам и поморгал, но это не помогло, он плохо видел. Ему необходимо сделать рисунок этого янтаря!
Само собой разумеется, сказал неожиданно появившийся сзади Эренберг, он взял у него из рук янтарь и унес его. Гумбольдт хотел призвать Эренберга назад, но передумал. Это произвело бы странное впечатление на окружающих. Рисунка он так и не получил и вообще больше никогда не видел этот кусок янтаря. Когда он позднее спросил об этом Эренберга, тот не мог вспомнить, о чем он говорит.
Они покинули Дорпат и направились в столицу. Впереди на лошади ехал царский курьер, к ним присоединились два офицера, а также три профессора и геолог из Петербургской академии, некий Володин, о присутствии которого Гумбольдт все время забывал, отчего каждый раз вздрагивал, когда Володин своим тихим и ровным голосом вставлял замечание. Казалось, что в этом блеклом существе есть нечто такое, что противится тому, чтобы память зафиксировала его, или же теолог в совершенстве владеет искусством маскировки. На берегу Нарвы пришлось ждать два дня, пока пройдет ледоход. Их теперь было уже так много, что для переправы был нужен большой паром, а для большого парома — свободная ото льда река. Так что и в Санкт-Петербург они прибыли с опозданием.
Прусский посланник сопровождал Гумбольдта в царский дворец на аудиенцию. Царь долго пожимал Гумбольдту руку, заверял его, что этот визит делает честь России, а потом спросил его о старшем брате, которого хорошо запомнил с Венского конгресса.
Неужели так хорошо запомнили?
Ну, да, сказал царь, хотя, откровенно говоря, я всегда его немного побаивался.
Каждый европейский посол дал в честь Гумбольдта прием. Несколько раз он обедал также в кругу царской семьи. Министр финансов, граф Канкрин, удвоил смету его путевых расходов.
Он очень благодарен, сказал Гумбольдт, хотя с грустью думает о тех временах, когда сам мог финансировать свои путешествия.
Нет никаких оснований для грусти, сказал Канкрин, ему предоставляется полная свобода, а это, и он подвинул Гумбольдту лист, выделенные на его путешествие средства. В дороге его везде будет сопровождать эскорт, на каждой остановке в пути его будут встречать, губернаторы всех провинций России получили царский указ заботиться о его безопасности.
Он, право, не знает, сказал Гумбольдт. Он хотел бы иметь свободу передвижения. Естествоиспытателю иногда приходится импровизировать.
Только в том случае, если он плохо спланировал свое путешествие, с улыбкой возразил Канкрин. А в данном случае, он ручается за это, всё спланировано превосходно.
Перед дальнейшим путешествием в Москву Гумбольдт вновь получил почту: два послания от старшего брата, которого одиночество сделало болтливым. Длинное письмо от Бесселя. И открытку от Гаусса, глубоко погрузившегося в эксперименты с земным магнетизмом. Он занялся сейчас этим делом серьезно, велел соорудить специально для этого хижину без окон и с плотно закрывающейся дверью, не пропускающей даже воздух, использовал для строительства гвозди из неподдающейся намагничиванию меди.
Сначала городские советники сочли его сумасшедшим. Но Гаусс так долго ругался с ними, угрожал им и рисовал такие фантастические перспективы относительно торговли, престижа государства и экономики, что они в конце концов согласились и построили ему хижину рядом с обсерваторией. И вот теперь он проводит большую часть дня перед длинной магнитной стрелкой, насаженной на усилительную катушку. Ее вращательное движение было таким слабым, что уловить его простым глазом оказалось невозможно; пришлось направить телескоп на одно из зеркал, установленных над стрелкой, чтобы различать малейшие колебания на подвижной шкале. Предположение Гумбольдта подтвердилось: магнитное поле Земли колеблется, его сила периодически изменяется. Но Гаусс измеряет ее через более короткие интервалы, чем это делал он, измеряет точнее, и, конечно, его расчеты тоже намного лучше; а еще его забавляет, что Гумбольдт упустил из виду следующее: необходимо учитывать растяжение нити, на которую подвешена стрелка.
Гаусс часами наблюдал при свете керосиновой лампы за этими колебаниями стрелки. К нему не проникал ни единый звук. Как тогда полет на воздушном шаре с Пилатром показал ему, что такое пространство, так теперь ему удастся однажды понять природу колебаний внутри ядра Земли. И для этого вовсе не надо лазать на горы и мучительно продираться сквозь джунгли. Тот, кто наблюдает за магнитной стрелкой, смотрит в самое сердце земного шара. Иногда мысли Гаусса отвлекались на семью. Ему не хватало Ойгена, и Минна плохо себя чувствовала, пока его не было. Его младшенький скоро закончит школу. Но и этот тоже не особенно умен, интеллигентностью не отличается, по-видимому, учиться дальше не будет. Придется с этим смириться, нельзя переоценивать людей. Зато, по крайней мере, с Вебером они все лучше и лучше понимают друг друга, а недавно один русский математик прислал ему свое сочинение, в котором высказал мысли о непротиворечивости евклидовой геометрии и о том, что параллельные прямые пересекаются в бесконечно удаленной точке. А когда Гаусс отписал ему, что ни одна из этих идей для него не нова, его приняли в России за хвастуна. При мысли, что другие озвучат то, что он давно уже знает, но только не решался обнародовать, Гаусс почувствовал укол в сердце. Неужели ему надо было дожить до старости, чтобы понять, что такое честолюбие. Время от времени, пока он неотступно следил за магнитной стрелкой и даже боялся дышать, чтобы не спугнуть ее беззвучный танец, он сам себе иногда казался магом темного времени, вроде алхимика на старинной гравюре. А почему и нет? Scientia Nova[13] родилась из магии, и что-то неуловимое в этом духе всегда будет ей присуще.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
