Кьюкор твердо верил, что женщина — это проект, а не животное, корзинка с жемчужинами, ждущими, когда их соберут в ожерелье. Она девочка из Богом забытой глуши, готовая в любой миг превратиться в другую, воображаемую и прекрасную себя, которая служит не только достойным украшением обстановки, но и олицетворением драмы. Фильмы он делал так же, как оформлял свой дом: самый красивый дом в Беверли-Хиллз, похожий на пахнущую лавандой виллу на Лазурном берегу. Чтобы создать такой шедевр, требовалось душевное спокойствие, дисциплина и целая бездна легкости. Джордж считал, что сочетание несочетаемого облагораживает жизнь, и, несмотря на все сомнения, великолепно справлялся со своим делом, а на Корделл-драйв слыл чуть ли не королем. Я вообще заметил, что у людей все самые большие удовольствия в жизни связаны с манией величия: им непременно нужно что-нибудь раздавить и уничтожить — например, собственное прежнее и слабое «я». Я обожал его методы и стиль работы: все, к чему он прикасался, вмиг преображалось и делалось изящным. Так он посадил Вивьен Ли в шикарное кресло эпохи регентства и начал репетировать с ней «Унесенных ветром». Так он положил Грету Гарбо на атласное покрывало под картиной Вюйара и, бережно придерживая ее руку, точно фарфоровую птичку, объяснил ей, как лучше всего сыграть глубокую скорбь в «Даме с камелиями». И именно так он пригласил Мэрилин в овальный зал позади ароматной беседки, поставил ее между двумя позолоченными венецианскими статуями арапов и тыльной стороной пальцев погладил ее лицо. Они стояли под картиной Жоржа Брака — это был натюрморт с грушами, которые только и ждали, когда их съедят. Режиссер сказал моей подруге, что она великая актриса и мир будет потрясен ее талантом, когда увидит «Что-то должно случиться». Я молча посидел на холодном паркетном полу, глядя на медный камин, а потом вышел на улицу, оставив Мэрилин изливать душу Кьюкору. Интересно, каково было бы жить в его доме? Догадываюсь, что нелегко: примерно такая нелегкая участь постигла Ласарильо с Тормеса, одного из первых плутов в истории литературы, который нашел временное пристанище в доме человека, расписывавшего тамбурины. Ласарильо изобрел искусство побега.
У бассейна стояла тишина. Две весьма бойкие кошки лежали на крыше припаркованной у ворот машины, а третья ровными метровыми прыжками продвигалась по краю бирюзового навеса в сторону двора. Она кокетливо замяукала, потерла щеку плечом и проговорила:
Все одобряем твой доблестный план,
Болеешь за народ — это видно всем нам.
Таких демократов в наши дни не сыскать —
Молодым бы только в игрушки играть.
Писатель Генри Филдинг, друг моего детства, то есть друг моих детских друзей, однажды начал книгу с меткого наблюдения: хороший человек есть урок для всех своих знакомых. То есть доброта прежде всего остального вызывает в нас желание подражать — впрочем, это скорее справедливо в отношении собак, нежели прочих животных. Сию очаровательную теорию Филдинг выдвигает в «Истории приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса». Хозяин моей матери, мой собственный заводчик Пол Дафф, нередко возвращался с полей, держа в голове целые абзацы из Филдинга. (Он был ценителем эпических комедий, искусства написания романов и ремесла лирических отступлений). Как бы то ни было, эта штука с примерами и образцами отлично действует на собак и редко — на кошек. Зато кошки очень чутки к пародии. Они воспринимают не само явление, а его образ, и в этом смысле очень современны. Пытаясь подражать собакам Кьюкора, кошки в его доме разговаривали с угрожающими интонациями, пользовались классическими оборотами и толком ничего нового в беседу собак не привносили.
— Иди к бассейну, да под ноги смотри, — сказала мне кокетка, пребывавшая в состоянии душевной неги.
Там сыр сицилийский обсуждают они,
Украденный Лабетом, — то был пес-злодей,
Вор преподлейший из аристофанских дней.
Три собаки мистера Кьюкора лежали вокруг бассейна и беседовали о природе драмы. С собаками из мира шоу-бизнеса часто так бывает, хотя на моем личном опыте они куда охотней гоняют по кругу эту тему, чем хозяева. Впрочем, Кьюкор занимался этим даже во сне. Рядом с бассейном стоял низкий расписной столик с двумя рюмками текилы — их края поблескивали на оранжевом солнце, а каменные изваяния богов и императоров, притаившиеся среди магнолий, молча слушали разговор. Громче всех болтали две таксы, Аманда и Соло; третьей была Саша, обыкновенный черный пудель, — она казалась раздосадованной, как будто остальные двое за что-то на нее ополчились. Саша приехала из Парижа в качестве подарка от Гарсона Канина и Рут Гордон — они, как и Саша, были убеждены, что киношные легенды куда важнее тех легенд, которыми промышляли писаки Древней Греции. Как вы уже знаете, я пылкий исследователь нечеловеческого поведения и могу сказать, что две таксы, родившиеся где-то в долине Сан-Фернандо, буквально дурели от мысли, что оказались умнее выскочки из Европы, маленькой мисс Бульвар Распай.
— Нет, дружище, ты должен это услышать…
— Гляньте-ка! У нас гость-э.
Собаки обернулись, и я сошел по ступенькам к бассейну, внутренне краснея от того, что иду так осторожно и медленно. Я физически не мог слететь к ним, точно какой-нибудь восторженный хаски. (Что поделать, мы все не без изъяна.) Навстречу мне вышла француженка.
— В самом деле, гость-э! Ты песик Мэрилин-э?
— Он самый, — ответил я.
— Послушайте, как лопочет-э! Ты шотландец, не так ли? — Она развернулась, изящно шагнула к бассейну, опустила лапу в воду и вздохнула. — Шотландец. — Повернула голову ко мне: — Ты знаешь этого славного зверя… как его? Малыш Бобби, Грейфрайерс Бобби. Он ведь из Эдинбурга, не так ли?
— Грей… фраер… кто?
— Бобби, идиот-э! Тот песик, что не сходил с могилы хозяина. Дисней еще фильм про него снял.
— Боюсь, лично мы не знакомы, — ответил я. Но вопрос мне так польстил, что я буквально оцепенел от восторга.
— Чудесная история. Вот это настоящая собака! Лесси в сравнении с ним просто человек. Серьезно. — Я запрыгнул на полотняный шезлонг и стал наблюдать. Саша как будто мстила таксам за какую-то обиду.
— Полный отпад, чувак, — сказал Соло. — Я тут говорил Саше, что главное — это справедливость.
— Пытался сказать-э, — поправила его Саша. — Но безрезультатно.
— Не пытался, а говорил, сестренка.
Саша презрительно покачала головой и посмотрела на меня как на единомышленника: уж я-то должен был понимать, какие они дети.
— Они родом из Калифорнии, что с них взять? Не умеют ценить собственную культуру, вот и цитируют целыми днями Аристофана.
— Неправда, сестренка. Мы сечем в кино.
Саша закатила глаза.
— Он родился в семье двух дамочек, которые раньше работали в книжном магазине «Сити лайте». Знаешь такой? Это в Сан-Франциско. Потом дамочки переехали в Шерман-Оукс и занялись разведением собак. Ты только послушай, как они говорят-э.
— А мне нравятся акценты, — ответил я. — Кстати, я тоже жил в Шерман-Оукс — недолго, у миссис Гурдин. Она занимается английскими собаками. Знаешь ее?
