– Она говорит, что смеется. Я-то сам не слыхал, но жена говорит, всю ночь его слышала. Но отчего, черт возьми, он смеется? Я молю Бога о том, чтобы мне быть здесь, когда он родится. Молю Бога о том, чтобы мне быть с ним, когда он начнет говорить, тогда я спрошу, отчего он смеялся. Найди себе девушку, Джексон, женись, пусть она родит тебе сына.
– Где же мне ее найти, теперь-то?
– Мы едем в Англию, правда?
– Так говорят. Нам знать об этом, конечно, не полагается, и, по-моему, ты разглашаешь военную тайну, намекая на это, – но, кажется, именно туда мы и едем.
– А в Англии нет девушек, что ли?
– Ты думаешь, я еду в Англию, чтобы посвататься?
– Нет, – сказал Виктор. – Просто тебе приходится ехать. Но раз ты уж будешь в Англии, ты можешь поискать там невесту.
– Я хочу жениться на американке.
– А какая разница? Каждая может стать американкой.
Мы успели в казармы как раз к завтраку. После завтрака мы оба растянулись на койках и заснули. Не знаю, что снилось Виктору, но мне первый раз в жизни приснился смех. Он был повсюду, пронизывал все насквозь. Во сне мне казалось, что в этом есть какая-то тайна, которую мы все стремимся разгадать. Я силился припомнить, в чем заключается суть этой тайны (а это было важнее всего на свете), чтобы поведать ее всем, когда проснусь, но тайна стала бледнеть и таять, когда я начал просыпаться, и наконец пропала совсем, и мне оставалось только повернуться на другой бок и спать дальше.
Мы прожили в портовых казармах шестнадцать дней. Каждое утро разносился слух, что нас отправят сегодня же вечером, и каждый вечер говорили, что мы отплываем завтра с утра. Разумеется, нас назначали на кухню и в другие наряды. И устраивали нам беглый медицинский осмотр – главным образом проверяли дыхание. Им непременно нужно было удостовериться, что мы все еще дышим. На четырнадцатый день нам перестали давать увольнения, но до этого мы с Виктором продолжали уходить каждый вечер. Если никто не хотел уступить нам свою очередь, мы входили в сделку с сержантом. Один раз это стоило Виктору пять долларов, но на следующий день он отыграл их у сержанта в кости. Мы оба много играли в кости, и оба выигрывали.
На шестнадцатый день нас посадили в грузовик и отвезли на какую-то пристань, и часа через два мы по сходням поднялись на корабль. Нас разместили по каютам, и было ужасно тесно. Тысяч шесть-семь солдат на небольшом корабле! Я их, конечно, не считал, но видел, что народу тьма-тьмущая. Люди кишели повсюду, в самых тесных уголках корабля. А корабль все не двигается. Стоит и стоит без конца.
Наконец однажды поздно ночью корабль тронулся. Мы с Виктором вышли на палубу. Падал снег, и весь корабль стал белым. Мы были рады, что движемся, раз уж так нам положено. Вскоре мы вышли в море, и всех кругом затошнило. Нас с Виктором тоже немного поташнивало, но не так, как других. Тех прямо выворачивало наизнанку. Никогда не забуду этой картины.
Мы плыли в большом караване судов. Кто-то насчитал их тридцать семь штук, но там было больше – их нельзя было разглядеть без бинокля. Много говорили о подводных лодках, но тем дело и обошлось. Плавание было ужасное. Оно продолжалось очень долго, и много разных событий произошло на борту корабля. Однажды утром мы увидели землю. Это была Ирландия. Прекрасная страна! К вечеру мы пришвартовались в каком-то городишке в Уэльсе. Он звался Свенси. Мы были в Европе! Наутро мы сели в поезд и покатили в Лондон, где нас отвезли на грузовике к какому-то зданию, отведенному нам под казарму.
Все это морское путешествие прошло, как сон. Человек путешествует во сне, с тех пор как себя помнит. Так вот, это плавание было, как одно из сновидений детства.
Внезапно мы очутились в Лондоне. Это было 25 февраля 1944 года.
Глава 46Весли благодарит Бога за горячую воду в ванне, засыпает по-королевски и видит сумбурный сон
Лондон был холоден и угрюм. За последние две недели никому из нас не приходилось мыться в ванне, так что мы тоже были холодны и угрюмы; мы скучали по дому и злились, потому что в казармах было холодно и угрюмо. Тюфяки для коек мы набили соломой, которая валялась в подвале. Я не был расположен возиться, как дурак, с холодной, угрюмой, заплесневелой соломой, так что Виктор взялся мне помочь.
– Давай покончим с постелями, примем ванну и ляжем спать, – сказал он. – По крайней мере мы опять на суше.
– И это ты называешь постелью? – ворчал я. – Кучка старой, заплесневелой, вонючей соломы – какая из нее постель?
Примерно через час мы привели тюфяки в порядок и кинули жребий, кому достанется нижняя койка. Койки были расположены в два этажа, и по соседству с нами Джо Фоксхол получил верхнюю, а писатель – нижнюю, но они не возились так долго с тюфяками, как мы. Виктор выиграл и занял нижнюю койку, но мне было все равно, потому что на душе у меня было так холодно и угрюмо, что все казалось безразлично.
Скоро из ванной вернулся писатель, за ним Джо Фоксхол, потом Виктор, и тогда пошел я, наполнил ванну, сел в нее и прочел молитву.
«Благодарю тебя, Боже, за воду горячую в ванне вместо холодной в океане. Благодарю тебя, Боже, за скудный обмылок для омовения жалкой грязной шкуры моей. Благодарю тебя, Боже, что ты дал мне избавиться от всех моих ремней и поклажи и погрузиться в горячую ванну и сидеть в ней, – да сгинет весь мир, кроме ванны, и да канет он в ад и в забвение, ибо и вспомнить в нем нечего, кроме ванны, воды да мыла. Благодарю тебя, Боже, что ты перевез нас через холодную воду, блюющих и рыдающих оттого, что весь мир так безнадежен, а люди глупы. Благодарю тебя, Боже, что мы опять на суше, в большом городе, и вот я наконец, ничем не обремененный, посиживаю в теплой водичке. Благодарю тебя, Боже, что ты доставил отца моего домой в Эль-Пасо, к жене его возлюбленной, и к сыну его Вирджилу, и к зятю его Нилу, торговцу сельскохозяйственным оборудованием. Благодарю тебя, Боже, что ты женил Виктора Тоска на невесте его во благовремении и она понесла от него. Благодарю тебя, Боже, что ты не разлучил меня с Виктором, ибо я намерен заботиться о нем по мере моих сил, что бы там ни случилось, и попробую доказать, что он ошибается, думая, что непременно будет убит. Я сделаю это ради его матери, миссис Тоска, за которую благодарю тебя, Боже, ведь она такая милая леди! Благодарю тебя, Боже, за ту женщину, что я встретил в Огайо, ибо она тоже очень милая леди. Благодарю тебя, Боже, и за женщину из Нью-Йорка, ибо вопреки своим деньгам и пониманию серьезной музыки она любила меня, а вопреки ее годам тело у нее, как у юной девушки. Но больше всего благодарю тебя, Боже, за эту ванну, ибо она возвращает мне жизнь. Благодарю тебя, Боже, за мыло, ибо оно смывает с кожи моей почти трехнедельную грязь. Я отвергаю запах казармы, ибо не терплю запаха места, где скопляется для житья слишком много народу, но я благодарю тебя, Боже, за большую часть всего остального. Аминь».
После ванны я взгромоздился на койку и сразу заснул богатырским сном, как не спал еще никогда в своей жизни, но, честное слово, я и во сне все еще продолжал благодарить Бога. Я был на небесах, в своей прежней одежде, опять человеком штатским, свободным и счастливым, ничем особенно не озабоченным и преисполненным благодарности за все божьи милости. А им конца не было. Уже в том, что я был свободен, не было конца милосердию божию. Все, что я видел, было благом, и я любил все на свете. Я просто стоял там, как бывало в Сан-Франциско, и все на свете любил. Там была кучка добродушнейших ангелов, они взмахивали крыльями легко и неторопливо, и я их так любил, что я и сам стал помахивать руками, как крыльями.
