Глава XLVI
Комнаты для прислуги, 7 Мсье ЖеромКомната на восьмом этаже практически никем не занята; как и другие комнаты для прислуги, она принадлежит управляющему домом, который ее оставил за собой и иногда предоставляет в распоряжение друзей из провинции, приезжающих в Париж на несколько дней по случаю каких-нибудь салонов или международных ярмарок. Он обставил ее более чем безлико: джутовые панно на стенах; две одинаковые кровати, разделенные ночным столиком в стиле Людовик XV с рекламной пластмассовой пепельницей оранжевого цвета, на восьми гранях которой, поочередно, четыре раза каждое, написаны слова «СОСА» и «COLA»; вместо ночника — светильник на прищепке, к его лампочке пристроен маленький конический абажур из крашеного металла; затертый палас; шкаф с зеркалом и случайными вешалками из разных гостиниц; кубические пуфы в чехлах из искусственного меха; низкий стол на трех тонких ножках с наконечниками из позолоченного металла и цветной пластиковый поднос изогнутой формы, на котором лежит номер журнала «Дни Франции», чья обложка украшена крупно снятым улыбающимся лицом певца Клода Франсуа.
В эту комнату в конце пятидесятых годов вернулся доживать и умирать мсье Жером.
Мсье Жером не всегда был тусклым и желчным стариком, каким стал в последние десять лет своей жизни. В октябре 1924 года, когда он впервые поселился в доме на улице Симон-Крюбелье, — не в этой комнате для прислуги, а в квартире, которую позднее занял Гаспар Винклер, — это был молодой преподаватель истории, уверенный в себе выпускник престижной Высшей педагогической школы, переполняемый энергией и замыслами. Стройный, элегантный, питавший американскую страсть к рубашкам в тонкую полоску, с белыми накрахмаленными воротничками, бонвиван, гурман, любитель коктейлей и гаванских сигар, завсегдатай английских баров и активный участник светской жизни Парижа, он щеголял передовыми идеями и защищал их, умело дозируя снисходительность и непринужденность, дабы собеседник чувствовал себя одновременно уязвленным тем, что он об этом не знает, и польщенным тем, что ему это разъясняют.
Несколько лет он преподавал в лицее Пастера в Нейи, затем получил стипендию Фонда Тьер и написал диссертацию. Он выбрал тему «Пряный путь» и с изяществом, не лишенным юмора, проследил экономический аспект эволюции первых контактов между Западом и Востоком, сопоставляя их с западными кулинарными привычками того времени. Желая показать, что внедрение в Европу маленьких сушеных перцев, окрещенных «птичьими перчиками», знаменовало настоящий переворот в искусстве приготовления мясных блюд, он во время защиты диссертации предложил трем пожилым профессорам из экзаменационной комиссии отведать маринады своего собственного приготовления.
Разумеется, ему поставили наивысшую оценку со специальным поздравлением комиссии, и через какое-то время, получив должность атташе по культуре в Лахоре, он покинул Париж.
Несколько раз Валену доводилось слышать, как о нем говорили. Его имя неоднократно фигурировало под манифестами и призывами Наблюдательного Комитета Антифашистской Интеллигенции в период Народного Фронта. Как-то, будучи проездом во Франции, он прочитал в Музее Гиме лекцию на тему «Системы каст в Пенджабе и их социально-культурные последствия». Чуть позднее в журнале «Пятница» он опубликовал большую статью о Ганди.
В дом на улице Симон-Крюбелье мсье Жером вернулся в 1958-м или 1959 году совершенно неузнаваемым: он был какой-то потертый, помятый, побитый.
Он не претендовал на свое прежнее жилье, а лишь попросил сдать ему, если найдется, какую-нибудь свободную комнату для прислуги. Он уже не был ни преподавателем, ни атташе по культуре; он работал в библиотеке Института Истории Религии. Некий «пожилой эрудит», с которым он познакомился, кажется, в поезде, платил ему сто пятьдесят франков в месяц за составление картотеки по испанскому духовенству. За пять лет мсье Жером написал семь тысяч четыреста шестьдесят две биографии священников, состоявших на службе во время царствования Филиппа III (1598–1621), Филиппа IV (1621–1665) и Карла II (1665–1700), а затем рассортировал их под двадцатью семью рубриками (по какой-то магической случайности, — добавлял он, ухмыляясь, — в универсальной десятичной классификации, более известной как система УДК, порядковый номер 27 соответствует общей истории христианской религии).
