Мой муж был старше меня шестью годами и пользовался известностью в городе. Его фамилия — Р*** — была особенно хорошо известна в научных кругах благодаря заслугам его отца, профессора-экономиста. Сам же он только что окончил университет по юридическому отделению и выпустил в свет томик стихов, о чем, признаюсь, я узнала не без смущения. Стихи я прочла, но, как помню, мало что поняла в них. Впрочем, позже он не повторял своих пиитических попыток. Он, конечно, и не думал меня сечь. По когда после свадебного ужина мы ушли в спальню и он велел мне снять панталоны, я это истолковала на свой лад. Я подчинилась, думая о том, как это понимать и в чем я могла так скоро перед ним провиниться. Задрав подол, я легла покорно на живот, на самый край кровати. Я испытала настоящее облегчение, когда он стал меня ласкать, а не бить! Можно себе представить мою наивность. А ведь при этом я очень неплохо представляла себе, в чем состоит тайна супружества, и даже имела кое-какой свой опыт, о котором скажу ниже. Между тем мой супруг заключил из моей позы, что я куда смелей, чем он мог ожидать. Вдоволь меня обласкав и сдернув прочь всю остальную одежду, он поставил меня на колени и — легко можно понять дальнейшее, особенно мой восторг, когда я почувствовала наконец внутри себя его член. Конечно, я все стерпела не охнув. Немудрено: рядом с поркой мне что угодно представилось бы райским блаженством, а к тому же Р*** был очень мил и предупредителен, и я благодарна тем женщинам, у которых он своевременно мог получить необходимый урок-другой. Я, разумеется, вскоре поняла свою ошибку и напрасность страхов, а недели через две рассказала о них мужу. Я думала, он посмеется надо мной: он всегда был весел, ложась ко мне в постель, и часто забавлялся от души моими недоумениями. Однако вместо того он сильно побледнел и в ту ночь большей частью лишь целовал и обнимал меня, хотя я была готова на большее; он, впрочем, всегда был ласков со мной. Спустя год после моего замужества у моей матери открылась чахотка. Она, однако ж, не утратила ни былой живости, ни присутствия духа. Кажется далее, она продолжила свой давний роман с Ч***, писателем малоизвестным, но милым. О нем-то мне предстоит еще сказать несколько слов, чтобы сделать понятным дальнейшее.
III
Как легко понять, он был частым гостем нашего дома с тех пор, как я себя помню. Пожалуй, он даже имел претензию заменить мне отца. Это, однако, вышло у него дурно: мне едва исполнилось 8 лет, как он — верно, не сдержав себя, — однажды вечером овладел мною. Теперь мне известны его мучения, он чуть не наложил на себя руки тогда — удивительно: в том, что касается меня, его поступок остался совсем безвреден… Я далее мало что поняла, хотя помню смутное удовольствие и мое изумление, когда наслаждение перешло вдруг в боль. Потом он ни разу не вздумал повторить то, что сделал, стал избегать меня, чего я тоже не могла понять, и это была действительная потеря, в отличие от так называемой чести, которой он меня почти случайно лишил. К счастью, однако, это отчуждение было временным — должно быть из-за матери. Ей-то он ничего не сказал, а следственно, должен был являться хотя бы к ней. Это его ободрило. Я же была в восторге. Вместе с Ч*** ко мне вернулись опять коробочки с пастилой, похожей на разноцветные мелки, — он имел привычку мне их дарить, — а также и его истории, которые он не только писал, но и рассказывал мне вместо сказок. Тут бы, собственно, мой личный опыт и исчерпался, когда б не одно деревенское приключение, года три спустя, предпринятое, правда, уже по моей воле. Произошло это так. Лишь я подросла, мать взяла за правило отсылать меня летом к своей тетке в деревню. Причиной, я думаю, был ее эгоизм, то есть удовольствие отдохнуть от ребенка. Тетку она терпеть не могла, тем более та была очень скромной родней и уж никак не могла сделать честь фамилии. Она была почти сумасшедшей, так что еще вопрос, кто из нас двоих присматривал за кем. Я до сих пор изумляюсь, как она вела свое хозяйство. Не удивительно, что она не покусилась на мамину дачу, большой, хотя ветхий дом, стоявший рядом в саду. Впрочем, такие вопросы ее совсем не интересовали. Зато в чем она могла перещеголять всех, так это в своих лесных экспедициях. Меня она всегда брала с собой. Жизнь у нее была для меня раздольем. Я никогда не видела более доброго существа, чем она. Со мной к тому же она болтала без умолку, а кроме Ч***, никто не обращал на меня так много внимания. Она верила в заговоры, во всякую чертовщину, она вообще во все верила, а тот единственный раз, когда сама приехала в Киев, провела в церкви (почему-то католической): я тоже была там с нею. Она научила меня одному колдовству. «Если, сказала она, тебе кто-то нужен, сожги травку и кинь через Плечо». И дала при этом мешочек с какой-то высушенной травой. Я тогда училась уж в школе, и мы с подружками много раз проверяли действие этой силы. Действительно, случалось так, что загаданные нами знакомцы вскоре же появлялись. Мне, наконец, стало занятно, что выйдет, если сжечь траву там, где не может никто оказаться. Это я и сделала в деревне, ночью, разведя, как помню, целый костер. Итог получился занятный: тотчас на речке показалась лодка, а в ней мальчик, мне смутно знакомый. Кажется, он был мне родня; коль верить моей бабке, полдеревни мне было роднёй — что, впрочем, вполне вероятно. Звали его К***. В тот год мы часто виделись, а потом, в одну грустную ночь, я отдалась ему, о чем и теперь жалею.
IV
Вот и все мои «грехи» до брака. Я жила в кругу семьи моего мужа, пользуясь свободой и праздностью, и хотя совсем почти не любила его, привыкла видеть в нем друга днем и любовника ночью. Моя матушка, впрочем, не вполне уступила ему власть надо мной. Деспотический ее характер требовал жертв, и она завела привычку наносить визиты, ждать приездов к ней, а также совершать совместные прогулки. До времени я уступала ее прихотям. Впрочем, болезнь подтачивала ее. Нездоровый румянец не покидал ее щек, и врачи говорили со мной более откровенно, чем с ней. Это был, конечно, важный признак. Я в то время бросила школу — по законам тех лет брак до совершеннолетия хотя дозволялся в Малороссии, но влек за собой много ограничений. Оттого я ходила в свое рисовальное училище в качестве слушательницы. Это и само по себе мне было приятно. Но и помимо курсов муж скрашивал мне мою жизнь. С удовольствием вспоминаю наши вечера, выходы в гости, а также и то, как именно я сношалась с ним — по его настоянию часто и совсем в неподходящих местах. Не стану лгать, мне самой это нравилось. Однажды на кладбище (хоронили кого-то из коллег его отца, и мы отбились от процессии) он весьма смело обошелся с моим бельем, так что домой я возвращалась лишь под прикрытием длинной юбки. В другой раз военный капитан застал нас за кулисами театра, где Р*** решил скрасить мной скучную пьесу местной знаменитости. Ручаюсь, что пьеса от этого только выиграла, капитан же взял под козырек, узнав, что мы супруги. Помню, как он крутил ус, косясь на меня; что делать! Юбка на сей раз валялась в углу без всякого почтения, а белье я уже привыкла носить не всегда… Одним словом, все было чудно. И вдруг повредилось внезапно — по моей вине. Не знаю, что было тому причиной: мой характер или расположение, которое выказывал ко мне Р***. Как бы то ни было, я рассказала ему о своих добрачных забавах. И вновь ошиблась в последствиях. Я думала, он рассердится — в крайнем случае загрустит. Но он лишь рассмеялся, однако с тех пор я стала замечать странное направление в его поступках. В кругу друзей он словно хвастался мной. Мне вначале это льстило, но потом не в шутку стало тревожить. Как-то он попросил меня раздеться при всех — как девицу Эльзу. Компания была молодой, веселой, его поддержали, и я не отказалась. Вскоре, однако, я поняла, чего он хочет: ему нравилось, чтоб я изменяла ему. Мне было 17 лет. Я не испытывала любви к нему. А потому, убедившись в его наклонностях, стала тайно делать то, чего он хотел явно: мне нужна была свобода в выборе.
