Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную артерию и потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.
– Вы хотели его убить или это получилось случайно? – спросил судья.
– Конечно, хотел. – «Ромашка» нервно дернул лицом.
– Может быть, вы хотели его только напугать? – мягко, но настойчиво спросила женщина-заседатель, как бы наводя «Ромашку» на нужный ответ.
Если бы «Ромашка» публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства, что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил другие сроки.
– Нет! – отрезал «Ромашка». – Я б его все равно убил!
– Почему? – спросил судья.
– Он меня третировал.
Чувствовалось, что слово «третировал» «Ромашка» приготовил заранее.
Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверждения. Да, «Березка» третировал «Ромашку», и тот убил его потому, что не видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог – слишком слаб. Спорить тоже не мог – слишком глуп. Избегать – не получалось, деревня состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
– Садитесь, – сказал судья.
«Ромашка» сел, и над залом нависли его волнение, беспомощность и ненависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
Судья приступил к допросу «Березкиной» жены. Вернее, вдовы.
Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если ее одеть, она была бы умест–на в любом обществе.
– Ваш муж был пьяница? – спросил судья.
– Пил, – ответила Тоня.
– А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
– Было, – с неудовольствием ответила Тоня. – Ну и что?
То обстоятельство, что ее муж пил и дрался, не было достаточной причиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким образом, будто хотел ском–прометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
– Обвиняемый ходил к вам в дом?
– Заходил иногда.
– Зачем?
Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник. Поискать причину убийства в ревности.
– Не помню.
Она действительно не помнила, зачем один заходил к другому. Может быть, поговорить об общем деле, все-таки они были коллеги. Истопники. Но скорее всего – за деньгами на бутылку.
– Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
– Может, и разговаривала. А что?
Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала?
Судья посмотрел на статную, почти прекрасную, Тоню, на «Ромашку» – и не смог объединить их даже подозрением.
– Вы хотите подсудимому высшей меры? – спросил судья.
– Как суд решит, так пусть и будет, – ответила Тоня, и ее глаза впервые наполнились слезами.
Она не хотела мстить, но не могла и простить.
– Озорной был… – шепнула Инне сидящая рядом старуха. – Что с его ишшо…
Сочувствие старухи принадлежало «Ромашке», потому что «Ромашка» был слабый, почти ущербный. И потому, что «Березку» жалеть было поздно.
Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе «Березку» – озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двадцать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с «шестеркой» в конце улицы и лавкой перед «шестеркой». На этой лавке разыгрывались все деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.
– Садитесь, – разрешил судья.
Тоня села, плача, опустив голову.
Стали опрашивать свидетелей.
Вышла соседка подсудимого – баба в ситцевом халате, с прической двадцатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала впол–оборота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:
– Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок. Отварила в соленой водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с лучком. Говорю: «Вась, сбегай за бутылкой…»
– Опять бутылка! – возмутился судья. – Что вы все: бутылка да бутылка… Вы что, без бутылки жить не можете?
Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у нее слегка отвисла, а глазки стали круглые и удивленные, как у медведика. Она не понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.
Повисла пауза.
– Рассказывайте дальше, – махнул рукой судья.
– Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не видела. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит…
Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе как вещественное доказательство. Нож был громадный, с черной пластмассовой ручкой. Зал замер.
– Да… – Судья покачал головой. – С таким тесаком только на кабана ходить.
И преступление выпрямилось во весь рост.
«Ромашке» дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор с кривой усмешкой.
Судья испытывал к «Ромашке» брезгливое пренебрежение. А женщины-заседатели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за словами «строгий режим», и смотрели на него как бы через это знание. А «Ромашка» не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывался.
Суд кончился.
«Ромашку» посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощенными душами.
Инна и Адам пошли в санаторий.
Дорога лежала через поле.
Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемно-круглое, уставшее. Инна подумала, что днем солнце бывает цвета пламени, а вечером – цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устает к концу дня, как человек к концу жизни.
Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метелки, кашка, и каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчелам. Для молока и меда. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны – как санитары леса, и мыши нужны – корм для мелких хищников. А для чего нужны эти две молодые жизни – Коли и Васи? Один – уже в земле. Другой хоть и жив, но тоже погиб, и если нет «иной жизни», о чем тоскливо беспокоилась клоунесса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то родились и жили. Могли бы давать тепло – ведь они истопники.
Кто всем этим распоряжается? И почему «он» или «оно» ТАК распорядилось?..
Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно.
Инна остановилась и посмотрела на Адама. В ее глазах стояла затравленность.
– Мне страшно, – сказала она. – Я боюсь…
Ему захотелось обнять ее, но он не смел. Инна сама шагнула к нему и уткнулась лицом в его лицо. От него изумительно ничем не пахло, как ничем не пахнет морозное утро или ствол дерева.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
