— Вот сюрприз! — пробормотал он. — Столько лет прошло!
— Ну что же ты! Подойди и обними меня! — воскликнул Пентадиус.
Нос на его длинном лице косил чуть налево, но, даже учитывая эту легкую аномалию, лицо никак нельзя было назвать уродливым. Странным — да, но не уродливым. Ярко-зеленые глаза смотрели необыкновенно умно, а рот под длинными усами добродушно улыбался. И все же при взгляде на это лицо всех охватывала беспричинная неловкость.
Мишель сумел ее преодолеть и обнял друга, расцеловав его в щеки, и вздрогнул только, когда острая бородка Пентадиуса уколола его в подбородок. Однако более тяжкое испытание ждало его впереди, и он медлил высвободиться из объятий, чтобы оттянуть момент.
Тихий и кроткий голос призвал его исполнить долг. Бородатый старик грациозно и несколько по-женски склонил голову набок.
— Мишель, что же ты со мной не поздороваешься? — Голос Ульриха звучал хрипло, но не злобно, а даже деликатно.
Чуть помедлив, Мишель подошел к старику. Тот прижал его к себе и тоже расцеловал. Его губы и хрупкое, высохшее тело дрожали. Высвободившись из объятий, Мишель спрятал глаза с набежавшими слезами. Когда-то он относился к этому человеку, как к родному отцу, пока…
— Ураган уже близко. Так и будешь держать нас на пороге? — спросил Пентадиус с улыбкой. На самом деле небо было чисто, и отдельные сполохи можно было объяснить разве что отражениями далекой бури.
Мишель оторвался от тревожных мыслей.
— О, извините меня. Входите, конечно, входите. Здесь немного темно, я как раз собирался зажечь свечи.
Но Жюмель уже позаботилась об этом, потому что все свечи в гостиной горели. Она встретила гостей с Магдаленой на руках, и губы ее сложились в несвойственную ей испуганную улыбку.
— Добрый вечер, господа. Я пойду, пожалуй, не буду мешать вашей беседе.
— Какая красавица! Ты просто везунчик, Мишель! — произнес Пентадиус, и в тоне его почувствовалась жадность лакомки, — Счастливец, у тебя есть дом и семья!
Жюмель в замешательстве выскользнула из комнаты, а Мишель указал гостям места на стульях и диване.
— Располагайтесь, я сейчас принесу выпить. Предпочитаете вино или ликер?
— Спасибо, не надо.
Формально-вежливый отказ Ульриха прозвучал сухо, как приказ.
Мишель с отчаянно бьющимся сердцем опустился на стул, гости уселись на диване. Ульрих устроил папку между колен.
Пентадиус с алчным видом оглядел комнату, и его ярко-зеленые глаза сверкнули.
— У тебя меньше книг, чем было раньше, — заметил он, окинув взглядом шкафы. — Наверное, остальные ты держишь в кабинете…
— Некоторые держу. Но ты прав: книг у меня стало меньше.
— Боишься инквизиции?
— Нет, дело в том, что… — Мишель почувствовал в собственном голосе нотку неуверенности, — Я изменил свою жизнь.
Ульрих звонко, по-детски, расхохотался.
— Я сам столько раз менял свою жизнь. А через несколько лет сменю навсегда и перейду в иную.
— Кажется, вы в добром здравии, Учитель.
— На данный момент — да, но я умру от болезни седьмого апреля тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года. Так что мне остались шесть лет земной жизни, — Острый взгляд Ульриха слегка затуманился, — Истина, однако, в том, что принадлежащий к «Церкви» не меняет жизнь никогда. Ты вот назвал меня Учителем, значит, не отрекся от моих наставлений, как мне про тебя донесли.
Голос старика оставался доброжелательным, но Мишель уловил в его звуке скрытую угрозу. Наступал самый трудный момент разговора. Он сглотнул и прошептал:
— Я ни от чего не отрекся, ибо то, чему вы меня учили, есть истина. Но я остался и хочу дальше оставаться добрым католиком.
Пентадиус сделал нетерпеливое движение, но Ульрих остановил его тонкой крючковатой рукой.
— Мишель, — сказал он деликатно, — ты прекрасно знаешь, что разницы нет, даже в глазах самых фанатичных инквизиторов. То, что исповедуем мы, и есть христианство, истинное и более древнее, чем христианство католиков или гугенотов. Так или не так?
У Мишеля свело губы.
— Так.
— Тогда назови числа, если помнишь.
Подавив волнение, Мишель прошептал:
— Один, два, сто, один, двести, один, шестьдесят. Абразакс.
Ульрих одобрительно кивнул.
— Какова их сумма?
— Триста шестьдесят пять.
— Прекрасно. Назови истинные числа.
У Мишеля закружилась голова, но он сумел преодолеть слабость.
— Сорок, пять, десять, девять, сто, один, двести.
— Сумма?
— Снова триста шестьдесят пять.
— Каким буквам соответствуют?
— Митра, солнечный бог. — Мишель начал успокаиваться, и страхи сменились раздражением, — Желаете испытать мою память, Учитель? Я помню все ваши уроки. Мне известно, что каждое число соответствует определенному состоянию сознания, и я на себе испытал все стадии ментального восхождения: как с ястребиной травой и вашим кольцом, так и без них. Почти каждую ночь я перехожу границу Абразакса и вижу, что делается на восьмом небе. Но я устал и хочу нормальной жизни.
— Он хочет нормальной жизни, — пропел Пентадиус, покачивая головой из стороны в сторону, — Он хочет нормальной жизни! Он хочет нормальной жизни! Он…
Песню внезапно прервал крик боли: но колену Пентадиуса с силой ударила палка Ульриха.
— Повежливее с Мишелем! — закричал старик. — Не забывайте, что он будет моим преемником во главе нашей «Церкви»!
Пентадиус весь подобрался, как червяк, что свивается в узел, едва к нему прикоснешься. Лицо его еще больше перекосилось.
Мишель еще раз нервно сглотнул.
— Учитель, — начал он осторожно, — вы знаете, с каким почтением я к вам отношусь. Но я не уверен, что гожусь…
Ульрих его даже не слушал:
— Итак, ты достигаешь восьмого неба без усилий, не прибегая к наркотическим веществам… Но это означает, что ты действительно мой лучший ученик. Как зовут твоего демона-проводника?
— Парпалус.
— Парпалус… пухлый новорожденный, огромный, как звезда… Как он с тобой общается? Думаю, стихами.
— Не совсем. Он внушает мне видения, а я уже перевожу их в стихи.
— Ну-ну…
Ульрих бросил презрительный взгляд на Пентадиуса, с губ которого слетел хриплый звук, похожий на собачий вой. Потом снова пристально поглядел на Мишеля, и глаза его потеплели.
— Послушай, Мишель, ты, наверное, обижаешься на меня за ту ночь…
— Какую ночь?
— Ты прекрасно понял, о какой ночи я говорю: о ночи в Бордо.
