Наутро восьмого дня, когда праздник заканчивался, меня разбудили громкие крики, доносившиеся с улицы. Тут же все, кто был в комнате, проснулись и выскочили из дома.
Я даже не успел спросить, что случилось, и бросился вслед за всеми.
С неба лился ровный серый свет раннего зимнего утра. И Господь послал нам снег!
Весь Назарет был красиво укрыт снегом. И в воздухе парили крупные хлопья, и дети ловили их, как будто это листья падали с дерева, но снежинки таяли, лишь коснувшись ладони.
Иосиф смотрел на меня с загадочной улыбкой. Вместе со всеми мы вышли под безмолвный снегопад.
— Ты молился о снеге? — спросил он. — Что ж, вот тебе снег.
— Нет! — воскликнул я. — Я не делал этого. — Или?..
— Будь осторожен с тем, о чем ты молишься! — шепнул он мне. — Понимаешь?
Его улыбка стала шире, и он вывел меня со двора, чтобы я тоже прикоснулся к снегу. Его смех и радость прогнали мой испуг.
Но тут я заметил, что Иаков, стоявший в стороне от всех, под крышей, которая нависала над двором, смотрит на меня. Когда Иосиф отошел, Иаков подкрался ко мне и шепнул:
— Может, помолишься о том, чтобы с Небес посыпалось золото?
Мое лицо вспыхнуло жарким огнем.
Но Иаков уже был с другими мальчиками. И мы почти никогда, никогда не оставались с ним наедине.
Позже в тот день — на рассвете закончился восьмой день Хануки — я ушел в свою любимую рощу, единственное место во всем свете, где я мог побыть один. Снег лежал толстым слоем. На ногах у меня была намотана шерстяная ткань, а сверху надеты сандалии, но, пока я добрался до рощи, ткань промокла и я замерз. Остаться в роще надолго я не мог, но все же я постоял под деревьями, думая и разглядывая чудесный снег, спрятавший поля и одновременно украсивший их — как прячут и украшают женщину красивые одежды.
Каким свежим, каким чистым он казался!
Я стал молиться. Отец Небесный, скажи мне, что ты хочешь от меня. Скажи мне, что все это значит. «У всего есть своя история». А здесь какая история?
Я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что небо подарило нам еще больше снега, и он стал завесой для Назарета. Я смотрел, и на моих глазах деревня медленно исчезала, но я знал, что она оставалась на месте.
— Отец Небесный, я не буду молиться о снеге, Отец Небесный, я не буду молиться о том, что не в Твоей воле. Отец Небесный, я не буду молиться, чтобы кто-то умер или жил, о нет, никогда, никогда не буду молиться, чтобы кто-то умер, и никогда, никогда, никогда я не попытаюсь призвать дождь или остановить дождь или призвать снег, никогда, пока не пойму, что это значит, все это…
И тут моя молитва превратилась в поток воспоминаний, и снежинки легли на мои ресницы, пока я смотрел вверх на деревья. Снег тихо падал мне на лицо, словно целовал меня.
Я спрятан в снегу, я спрятан и в безопасности, спрятан даже от себя самого.
Вдалеке кто-то звал меня.
Я очнулся от своей молитвы, очнулся от неподвижности, от мягкости снега, и побежал вниз по склону, и отзывался, и торопился к теплому огню и к семье, собравшейся вокруг него.
22
Мой первый год в Земле обетованной закончился тем же, чем и начался: празднованием еврейского Нового года.
Ирод Архелай и римские солдаты из Сирии установили порядок в Иудее — по крайней мере, видимость порядка, — так что мы сочли возможным пересечь земли Ирода Архелая, перейти долину Иордана и подняться в холмистые окрестности Иерусалима. То есть мы отправились праздновать Песах.
Я ощущал себя куда более взрослым человеком по сравнению с тем грустным и испуганным ребенком, что год назад шел по тому же пути, только в обратном направлении. Я узнал много новых слов, с помощью которых мог осмысливать увиденное. И мне нравилось путешествовать. Мне нравились улыбки и смех паломников. И я с радостью снова искупался в реке Иордан.
К мужчинам нашей семьи присоединились другие жители деревни, и их жены пошли с ними, и целая толпа молодых девушек в сопровождении отцов и матерей, и все мои новые друзья из деревни, многие из которых приходились мне родней, а многие — нет.
Дожди в этот год были хороши, все так говорили, и земля долго оставалась зеленой.
Старая Сарра тоже решила пойти в Иерусалим. Мы усадили ее на спину осла и радовались, что она с нами. Вокруг нее всегда толпились родственники. Моя мама была с нами, но тетя Есфирь и тетя Саломея остались дома, чтобы присматривать за малышами, и Маленькая Саломея осталась им помогать.
Беженка Брурия тоже присоединилась к нам, вместе со своей рабыней — гречанкой Ривой. Новорожденного сына Рива носила за спиной, что не мешало ей прислуживать всем и каждому.
Иосиф, беря с нами Брурию, надеялся на то, что, когда мы будем проходить ее родные места, она захочет вернуться домой и восстановить свои права на то, что осталось от ее дома и хозяйства. У Брурии сохранились письменные документы, подтверждающие эти права, кроме того, ее соседи и знакомые подтвердили бы, что Брурия жила там. Иосиф рассчитывал на это.
Но Брурия не собиралась так поступать. У нее вообще не осталось желаний. Она жила как будто во сне, всем помогала, но для себя ничего не хотела. И в ее отсутствие Иосиф попросил, чтобы мы никогда не судили ее, чтобы были к ней добры. Если она хотела остаться с нами навсегда, то пусть будет так. Ведь когда-то и мы были чужаками в египетской земле.
Никто и не возражал, чтобы Брурия осталась с нами, мама так и сказала. Рива же для женщин была большой подмогой, добавила тетя Саломея. Гречанка была скромна, как еврейские женщины, так же чистоплотна и трудолюбива и старалась соблюдать все наши обычаи.
Мы все полюбили Брурию и Риву. И когда Брурия прошла мимо места, где когда-то стоял ее дом, и ничего не сказала, нам стало жаль ее. Это была ее земля, и она должна была владеть ею.
А еще вместе с нами в путь отправились фарисеи. Они шли единой группой, с животными для женщин и стариков и со слугами. Также в Иерусалим захотели пойти и другие семьи из Назарета и из многих окрестных деревень тоже.
По дороге мы встретили наших родственников из Капернаума — рыбаков с их женами и сыновьями. Среди них были и Зебедей, возлюбленный брат моей матери, и его жена Мария Александра, которая тоже доводилась маме родственницей, а еще два далеких родственника Иосифа и много-много других, часть из которых я знал или помнил по рассказам, а других — нет.
Вскоре человеческому потоку на дороге уже не видно было конца. Все разговаривали и пели псалмы — так же как в первый день нашего пребывания в Иерусалиме в прошлом году. Мы пели самые красивые псалмы, которые назывались славословиями.
Когда мы стали подниматься вверх по холмам от реки Иордан к Священному городу, я почувствовал, что ко мне возвращается мой страх. Мне захотелось обнять маму, только я не хотел, чтобы кто-то еще узнал о том, что я боюсь. Уже давно ночные кошмары перестали мучить меня, но теперь они вернулись. Укладываясь спать, я всегда старался найти местечко поближе к Старой Сарре, потому что, когда я просыпался от плача, ее голос сразу успокаивал меня и прогонял страшные сны прочь. Я знал, что в таких случаях обычно просыпался и Иаков, а мне очень не хотелось, чтобы он знал о моих слезах. Я хотел быть сильным, быть настоящим мужчиной.
