продавщица из соседнего магазина бросала на Фелисите любопытные взгляды.
Я тоже наблюдал за ней. Сквозь бледный пар моего дыхания она была похожа на привидение.
– И сколько вы за него просите?
Отец скрестил руки:
– Зависит от ситуации. Он вам зачем?
– Для чая, как ни странно. Заваривать чай для призраков. И для некоторых живых – в основном для меня. Он ведь не противопоказан для такого применения?
Она посмотрела прямо на отца – а тот выглядел весьма внушительно со своими плечами грузчика!
– Мадемуазель, я думаю, вы знаете, что держите в руках.
– Красивый, массивный медный заварочник, который одновременно служит и чайником, и…
– Вы понимаете, о чем я. Это чайник, которого могут коснуться призраки.
– Да, верно. Именно это я и имела в виду.
– Значит, вы понимаете, что он не может стоить как обычный.
Они долго торговались. Если бы Фелисите не надо было возвращаться в школу на уроки итальянского, она бы до сих пор там стояла.
Так мой отец, который развлекался тем, что делал вещи призрачными – просто смеха ради, чтобы те летали в воздухе, когда их случайно обнаружит призрак, – нашел свою первую и единственную фантомоклиентку, как он ее называл.
Надо сказать, что его мать, моя бабушка, была пастушкой и заклинательницей бурь на итальянской стороне долины Чудес.
Позже, даже если я уставал или у меня выпадал выходной, я каждую субботу вставал с петухами, чтобы сопровождать отца на антикварный рынок. Надеялся, что удивительная девушка вернется. Но больше я ее не видел; она общалась с отцом по телефону.
Несколько лет спустя я обнаружил, что обладаю тем же даром, что и отец. Он показал мне, как найти предмет, способный принять этот дар, и как сесть на него, или принять в нем ванну, или засунуть его под простыню, в зависимости от размера и назначения, чтобы, получив немного нашей жизни, которая улетучивается с каждой секундой, немного нашего постоянного умирания, предмет стал бы тоже немного мертвым и немного живым, а значит, осязаемым для призраков.
Что ж, мне было интересно, но я не превращал это занятие в профессию. Я изучал историю, точнее археологию, и поступил на работу в мэрию Ниццы. В отдел исторического наследия и архивов.
Красивое название. На самом деле я в основном занимался документацией двух или трех музеев. Именно тогда я обнаружил ассоциацию чтецов надгробий и присоединился к ним. Вы должны меня понять: тратишь время на предметы, буквально трясешься над ними, как наседка над яйцами, чтобы люди могли ими пользоваться, но никогда не видишь самих людей. Ты не можешь поговорить с ними или узнать, оценили ли они твои старания. Именно поэтому, вместо того чтобы просто жить рядом с мертвыми, я решил оживлять их память. В конце концов, расшифровка и каталогизация забытых могил такое же хобби, как и любое другое. Да, мне не было и тридцати, а в ассоциации состояли в основном пенсионеры. Но что с того? Мы развлекались. Когда на кладбищах становилось слишком жарко, мы играли в шары под платанами.
И вот однажды, спустя тридцать лет после первой встречи с Фелисите, мы снова столкнулись. Даже на расстоянии, даже на три десятилетия старше, я узнал ее. Но она меня не узнала. По крайней мере, я немного помог найти могилу Аделаиды и Закарио тем летом 1986 года на Замковой горе.
Через месяц моему отцу позвонили. Он был в отъезде, поэтому трубку взял я. Фелисите говорила быстро и громко. Она хотела чего-то особенного, чего-то очень большого, гораздо большего, чем все, что мой отец когда-либо делал. Я сказал: «Хорошо, мадам, мы сделаем все возможное, но когда вам это нужно?» Она ответила: «Позавчера», и я отозвался: «Хорошо, мадам, тогда увидимся позавчера, и я позвоню вам, как только все будет готово».
Стоило мне пересказать отцу ее запрос, как он решил, что я не так все понял. Но на самом деле я прекрасно понял Фелисите. Точно это знал.
Зато как найти шкаф, полный зеркал, и положить их в ванну или под простыни, чтобы сделать осязаемыми для призраков, я знал гораздо меньше.
Запоздавшее отрочество
На следующий день после карнавала пляжи уже непохожи на усыпанный конфетти тротуар. Они обретают свой обычный серый вид. Большинство туристов отчалили, и только редкие старички и богачи еще валяются на немногих оставшихся полотенцах. Все прочие разъехались по домам, их дети в школах и мечтают о новом празднике.
Со дня смерти Кармин прошло больше двух месяцев. Фелисите и ее шелковая пижама сменили графиню в качестве завсегдатаев на диване.
– Когда я советовала вам немного изменить свой распорядок дня, моя дорогая, я именно так и сказала: немного.
Анжель-Виктуар, сидя в кресле, потягивает чай, который научилась заваривать сама. «В конце концов, блюдца и чашки осязаемы для призраков», – напомнила ей Фелисите. «А если я разобью чайник?» – попыталась возразить графиня. «Остальное стадо затаит на вас обиду, – ответила проводница. – Окажетесь вообще без чая. Уж простите».
Эгония гуляет только в своей короне. Перистые янтарные и винно-красные лепестки, оттенки которых только подчеркивают черный цвет пестиков, контрастируют с ее убогим видом. Когда она выходит на улицы Ниццы, на нее уже не смотрят как на нищенку, а принимают за сумасшедшую, вырвавшуюся на свободу.
Именно этот новый аромат она ощущает, когда вокруг нее ничего не меняется, кроме цветов на голове: свобода.
Если бы сестра встала с дивана, тоже могла бы ею наслаждаться. Но Фелисите не намерена двигаться, одеваться или оплачивать счета.
Поначалу она так волновалась в ожидании гардероба, металась туда-сюда между балконом и кухней, что чуть не опрокинула строительные леса, установленные рабочими для возведения стеклянной крыши. Она звонила Люсьену каждый час, чтобы узнать, готов ли заказ. А Люсьен, мой отец, всегда отвечал: «Еще нет, Фелисите. Все это требует времени. Когда работаешь с мертвыми, учишься терпению».
Сначала она подбадривала его, потом угрожала, потом умоляла и, наконец, решила послушаться и потерпеть. Не обслуживать клиентов, чтобы скоротать время, не заниматься домашними делами, не бегать по Английской набережной. Нет, просто ждать.
Рабочие со своими строительными лесами ушли. Звонит телефон, но она не отвечает. С тех пор как научилась им пользоваться, на звонки отвечает Эгония – даже на звонки от Марин, голос которой с каждым днем звучит все тревожнее.
Фелисите еще никогда не было так хорошо.
Наконец-то она не нужна миру. Графиня сама может заварить себе чай. Ее сестра, в перчатках и короне, ходит по магазинам. А клиенты? Мертвые мертвы, они подождут. Наблюдать за облаками сквозь стеклянную крышу, слушать стук дождя, дремать под солнцем, согревающим комнату, галлонами пить чай и поедать ожерелья из конфет, глядя «Поле чудес», – вот что ждать не может.
Фелисите только-только познаёт всю прелесть безделья, а Эгония – легкую досаду от ощущения своей незаменимости.
Но этот вневременной месяц скоро подойдет к концу.
Фелисите бесцельно смотрит кулинарное шоу. Эгония пихает ее, чтобы тоже сесть на диван, и устраивается рядом с охапкой счетов.
Им странно и сладко вот так быть здесь, вдвоем, из одной утробы, не на поляне среди мертвых деревьев и не в хлеву, где пахнет овцами, а просто здесь, без матери, которую нужно бояться или поддерживать, пока голос на экране убаюкивает их, нараспев диктуя рецепт блюда с эндивием[24].
Наслаждайтесь, близнецы, наслаждайтесь этими последними секундами вновь обретенного отрочества. Через минуту зазвонит телефон. На другом конце линии буду я, нечесаный сын Люсьена. Гардероб готов, и настало время завершить ваши поиски.
Зеркальный лабиринт
Грузовик с ревом уезжает, оставив сестер на пороге заброшенного дома, по обе стороны от шкафа. Он огромный, из ореха, в стиле прованс. Его нашли в антикварной лавке, обшили изнутри большими зеркалами. И теперь он полностью осязаем для призраков.
Фелисите наконец сняла пижаму. Сегодня она надела длинный шерстяной жакет, мышино-серую шляпу в тон цвету своих волос и ботинки на стальных
