интересовался ли кто моей скромной персоной.
Тетушка оказалась дома и явно обрадовалась моему звонку, хотя нотки обиды в ее голосе чувствовались. Да, конечно, она будет дома. Конечно заезжай. Будешь не один? С девушкой? Ну и хорошо, что с девушкой… гостям всегда рады.
Как и я, тетушка жила в типовой панельной девятиэтажке. Зайдя в подъезд, я сунулся было, вызвать лифт, но Мира остановила.
— Пешком пойдем.
— Восьмой этаж!
— Ничего… тише едешь… — она начала подниматься по лестнице.
Я, вздохнув, отправился следом.
— Боишься с лифтом что-то могут сделать?
— It is possible.
— Интересно… а автомобиль на улице без присмотра бросать не боишься?
— Если там что-то изменится, я почувствую.
— Ты это, Мир… — я бросил выразительный взгляд на ее, сомнительной длины красный топ с большой черной надписью "Fuck House", — Теть Женя, она старой закалки и, каждую девушку, со мной, считает моей невестой. Считает, что ответственна за меня перед моей матерью… Начнет с расспросами лезть… Короче, старайся ее не провоцировать… ну, и.… вообще поменьше разговаривать!
Девушка только фыркнула в ответ, что, по-видимому, означало: "Молчу как рыба. Разбирайся сам со своими родственниками".
***
Евгения Петровна — сестра моей матери, была полной, добродушной, но чрезвычайно ответственной женщиной. Когда-то она юной девушкой приехала с Урала в Новосибирск, следом за мамой. Поступила в Сельхоз, вышла замуж, а после окончания учебы, уехала с мужем-агрономом в райцентр, где всю жизнь проработала бухгалтером в конторе. К пенсии доросла до главбуха. Среди коллег слыла кристально честным и скрупулезным до мелочей работником, иногда даже занудой, словом, полностью соответствовала своей профессии. Начальство было ей довольно, однако по пришествию срока, без разговоров отправило на пенсию, освобождая место для молодых, перспективных родственников. К тому времени эта должность стала иметь совсем другое значение, чем при развитом социализме. Она, не споря, ушла. После смерти дяди Коли (мужа), недолго думая, распродала все хозяйство, роскошную пятикомнатную квартиру и купила однёшку в Академгородке, поближе к сестре. Своих детей, бог ей так и не дал, по этой причине, меня, единственного сына любимой старшей сестры, она воспринимала, как своего собственного. Следила за моей судьбой и очень переживала, видя, какая у меня несерьезная малооплачиваемая работа и неустроенная личная жизнь.
Прокурлыкал старенький звонок. Визгливо затявкала собачонка за дверью, зашлепали тапочки.
— Кто там? — бдительно спросила из-за двери тетушка, очевидно, не доверяя глазку.
— Это мы! — бодро ответил я, отметив, что, взойдя на восьмой этаж, даже не запыхался.
Здоровье — 100 %. Класс!
— Вот и хорошо, что вы! — металлическая дверь открылась наружу, выпустив пушистый клубок, который, превратившись в собачку, принялся прыгать вокруг, вставая на задние лапы и истово трепеща хвостом, выражая тем самым крайний респект гостям. Тетя Женя, одетая в светлые брюки и светлую же блузку, само олицетворение приветливости, отступила вглубь коридора, давая проход. Я, пропустив вперед Миру и шмыгнувшую следом собачонку, зашел последним, закрыв за собой дверь. В коридоре началась обычная в таких случаях суета. Не смотря на вежливые отказы, мы были обуты в тапочки и строем отправлены на кухню.
— Теть Жень…, да мы ненадолго… нам еще в город надо сегодня успеть по делам.
— Успеете! Какие ваши годы. Никита, мальчик мой… успевает всюду тот, кто никуда не торопится! — журчала тетушка, подталкивая меня в спину.
На кухне все было готово к основательному чаепитию. На покрытом узорчатой скатертью столе, стояли три красивые фарфоровые чашки для чая, вазы с печеньем и конфетами, большая тарелка с пирогами личного тетиного выпекания, хрустальные розетки с вареньем и медом. В углу стола, закипев, щелкнул выключателем серебристый чайник. Тетушка усадила нас рядышком, как голубков, а сама села напротив, оценивающе разглядывая Миру.
— Ну теть Жень, ты в своем репертуаре! Тут и двумя часам не обойтись… — я, извиняюще скосил глаза на спутницу, но та казалась невозмутимой, как египетская кошка.
— Познакомь меня, Никита, со своей девушкой!
— А, ну да… извини! Это Мира! А это Евгения Петровна — моя любимая тетя!
— Очень приятно! — сказала тетушка, обращаясь к Мире. Та, старательно улыбаясь, кивнула в ответ.
— Вы знаете… — продолжала тетушка, — мне ведь Никитушка как сын… еще маленьким его нянчила, на руках носила… А уж когда Верочка померла, — тетя сделала трагическую паузу и даже смахнула с уголка глаз воображаемую слезинку, — совсем ведь мальчишка без присмотра остался. Хорошая девушка ему нужна… жениться давно пора!
Мира продолжала ей улыбаться и кивать головой, как китайский болванчик. Меня разбирал смех, но я старательно сдерживался.
— А Мира — это… — начала тетя.
— Мира — это Мира! — поспешно остановил я ее. — Имя такое — Мира… без продолжения.
— Ну ладно… — тон тети стал притворно обиженным, — А что ты все за нее говоришь? У нее что, языка нет?
— А он мне запретил разговаривать! — неожиданно сказала девушка. Я попытался ущипнуть ее под столом за бедро, но она отпихнула руку, и сама ткнула локтем в бок. — Сиди, говорит, и молчи — может, за умную сойдешь…
— Никита! — укоризненно посмотрела на меня тетя. — Ну, ладно, давайте чай пить! Никита, ты черный будешь, как обычно?.. А вы Мира какой пьете? Зеленый? — и добавила с пониманием. — Там же у вас, все зеленый пьют?
— Я русская, — сказала девушка, — и там, где все зеленый пьют, никогда не была.
Вот, блин, ну просил же… — с тоской подумал я. Но тетя предпочла не заметить колкости.
— Слушайте ребятки, а может вы кушать хотите, а то я забыла предложить… у меня картошечка есть с грибочками. Не хотите? Ну смотрите… А может по рюмочке коньячка или наливочки? Что? Мира за рулем? А ты Никита? Не хочешь? Ну ладно… давайте Мира, я вам черного чайку налью!
Беседа потекла в нейтральном ключе. Тетушка жаловалась на жизнь, на свою никому ненужность. Я с удивлением обнаружил, что все мысли в ее голове совпадают со словами, которые она говорит, разве что, опережая их на несколько секунд. Вот уж воистину, что думает, то и говорит. Для порядка, возражал тете, утверждая обратное, что все уральские родственники ее уважают и я сам считаю ее буквально, второй матерью. Знал, что она хочет услышать от меня, поэтому и говорил, как ей хотелось. Наконец, Мира, которой видимо прискучило слушать эти домашние терки, попросила разрешения пойти покурить на балкон. Разрешение, разумеется, было немедленно дадено, и она удалилась из кухни, смешно семеня ногами, чтобы с них не свалились, на три размера больше, мохнатые тапки. Тетя Женя с хитрым прищуром посмотрела ей вслед, покачала головой с осуждением.
— Что ж ты, Никитка, все время
