Вечно горящие лампады были открыты во всех частях света. Не только в Средиземноморье, но и в Индии, Китае и Южной Америке есть свидетельства об огнях, горящих непрерывно без топлива. Прошли столетия, но вечные огни в храмах и алтарях древности остались загадкой. Попытки новорожденного христианства объяснять существование неугасимых «светочей» кознями дьявола привело к исчезновению большинства чудес античности, а то, что все же осталось, было насильно вырвано из языческой почвы и присвоено новорожденным культом.
В раннем Средневековье была найдена лампада в Англии, которая горела с третьего века нашей эры. Монумент, в котором находилась лампада, возможно, был гробницей отца греческого императора Константина Великого.
Самая последняя горящая лампада была найдена в Англии. При ней находилось особое устройство, приводимое в действие камнем. В то время у всех на устах была тема тайных обществ, тамплиеров и розенкрейцеров, поэтому общественное мнение пришло к выводу, что найдена гробница высокого розенкрейцера. Действительно, в гробнице основателя ордена Отца Розенкрейцера под потолком горела вечная лампада. Этот орден хранил тайну вечного горения так же трепетно, как и прочие свои тайны, и даже капля из всех таинственных изобретений, способных изменить лицо нашей цивилизации, не просочилась сквозь его ладони.
Последними, кто пытался раскрыть тайну вечного огня, были алхимики. Они убедились, что фитиль волшебных ламп может быть сделан из нитей асбеста, алхимики называли его «шерстью саламандры». Масло для лампад имело таинственную природу, которую им раскрыть не удалось.
— Но если лампады были зажжены в катакомбах под Москвой в сороковые годы, значит, где-то еще есть люди, которым известен секрет «вечных ламп».
Отшельник молча кивнул.
— Кто они?
Вместо ответа Отшельник протянул руку к погасшей свече, и она вспыхнула, сначала робко, словно огонь с трудом раздвигал пепельные волокна. Отшельник поднес ладонь ближе: язычок пламени затрепетал и развернулся, как парус.
— Орден Хранителей чаши пережил тысячелетия. Именно они в апреле 1945 года перенесли тайный трофей, чашу Искупления, в подземелья Кремля. Вам предстоит вернуть чашу, но прежде надо сокрушить Тифона, Зверя Бездны.
* * *
Алексей засветло обежал на лыжах Тишкину падь, и с обхода возвращался уже в сумерках. Темнело рано. Едва разгоревшись, солнце уже клонилось к закату. Жесткий морозец кусал сквозь ватник, выцарапывал из-под свитера затаенное тепло.
Этот самый короткий день в году звался Спиридоном Солнцеворотом. Мерклые дни и долгие ночи зимнего солнцестояния были как священное безвременье, когда еще не рожденный мир дремал в своем истоке, и не существовало еще ни тьмы, ни света, ни жизни, ни смерти. И даже вечное, победоносное солнце в золотой своей ладье опускалось в страну мертвых и светило в иных полях и землях. Но за широкой, во весь горизонт, спиной Спиридона, одетого в лохматый снежный тулуп, уже готовился народиться молодой свет: Белый ягненок, ярый агнец грядущей весны.
Навстречу пахнуло березовым дымком. Алексей втянул ноздрями дух близкого очага. Зычным стрекотом сыпанули сороки: первые в лесу доносчицы. «Агриппина. Это она вернулась, топит печь, печет хлеб, ждет его, оголодавшего после лесного похода…» — и от этой догадки залилось жаром лицо и зашумело в висках.
Алексей прибавил лету лыжам и, чтобы скоротать путь, свернул в рощу. Разрезая сугробы, он шел напрямик, потом встроился в лосиный след и побежал, сняв шапку и отирая вспотевшее лицо. То, что проснулось в нем там, в хлеву, сладко пахнущем травяной прелью и сеном, не ушло, не забылось, не стихло, а разгоралось с каждым днем. «Дурак, как есть дурак!» Только дурак размахивает кулаками после драки и бежит в погоню за недостижимым журавлем желания. Ни долгие изнуряющие обходы, ни трудный лесной обиход, ни боль от расставания с Егорычем не только не унимали, но лишь сильнее распаляли это беспокойство и жар. Он с тайной радостью вспоминал каждую минуту последнего вечера с Гриней. Но в воображении все было не так, и даже черные косы Грини на миг светлели, выцветали как пшеничное поле, и агаты глаз обретали ясность и глубину летнего неба. И уже другая девушка навзничь лежала перед ним в ворохах сена, та самая долгожданная…
Велта давно исчезла впереди, она тоже рвалась к дому.
Света в окнах не было. Не сбросив полушубка, Алексей влетел в избу. В лицо пахнуло запахом распаренных трав, грибами, мехом, духом лесного зимовья и тонким ароматом дорогих духов. В избе было пусто, но печь весело потрескивала. На столе стоял горячий самовар.
Цепочка следов тянулась за огород в баньку. Следочки вились ровной стежкой: так ходят сторожкие лисы-огневки и молодые, стройные женщины. На подгибающихся ногах Алексей добрался до бани. Окошко изнутри заволокло густой изморосью. Внутри ничего нельзя было разглядеть. Вода опадала с шелковым шелестом и раздавались тугие удары веника.
Он отворил дверь и ввалился в баню. Внутри испуганно стихло. Он толкнул дверь парной и вошел под низкую притолоку: Александра! Оранжевый лепесток свернулся и едва не угас под ветром. Светлая, в дрожащей чешуе золотых капель Сашка смотрела на него, прикрыв живот березовым веником. И в следующий миг, раскрывшись, шагнула к нему. Быстрые горячие руки обшарили его лицо, шею, скользнули под свитер, заметались по выстывшей на морозе груди, следом жаркими влажными розами расцветали поцелуи. Он дернулся, хотел уйти, не веря ей. Боль резанула по изуродованному лицу и обрубку руки, он отодвинул ее и выскочил из баньки, но она метнулась за ним блестящая, розовая, упала на снег, вымаливая прощение, и он запоздало поразился чуду, происшедшему с ней. От ее увечий не осталось и следа, она, словно заново рожденная, светилась изнутри, и он, не верящий словам и клятвам, поверил этому свечению. Он слышал, как в выстуженном их недолгой борьбой предбаннике она расстегивает и стаскивает с него рубаху и, вжимаясь горячим распаренным телом, увлекает за собой в темную воронку.
Они не сказали друг другу ни одного слова. Беспокойная Велта подрывала лапами крыльцо баньки, а они лежали на теплом полке, не в силах разомкнуть руки.
— Прости, прости меня за все… — шептала Сашка.
— Молчи… Молчи… Сашенька… Я только теперь понял, что любовь — в молчании… Все вокруг нас любит и молчит…
Он все еще боялся вспугнуть миг близости и тихого нереального счастья.
— Что это? — на рассвете спросил Алексей.
Банька все еще берегла живое тепло, но по полу уже крался мороз, и на стеклах наросли морозные лилии: отпечаток рая на влажной пленке земного бытия. В этом льдистом свете Сашкино лицо казалось тонким, прозрачным. Она сжимала в ладонях зеленоватую чашу. Чаша роняла изумрудные отблески на Сашкину грудь и колени.
— Это чаша Мира, она запомнила нашу любовь.
— А без этой ночи чаша Мира была бы неполна? — улыбнулся Алексей.
— Помоги мне… — Сашка раскалила на углях кочергу и протянула Алексею. — Там на шее, под волосами есть метка: маленькая коронка. Это коготь зверя, выжги его!
