и первый этаж залило яркое солнце, то и дело окатывая площадь лучами, словно тюремный прожектор.
Дверь во дворике была всего одна. Старая, обтрепанная и облезлая.
Мы подошли к ней и постучались, замок задребезжал, и дверь, распахнувшись, пронзительно скрипнула. Фин толкнул ее, и мы ступили внутрь, оказавшись в обветшалой гостиной, пропахшей застарелым табаком.
Кругом стояли густые потемки. Окно под потолком пропускало самую малость света, но и тот лишь подчеркивал темноту. Глаз не сразу привык.
Пузырившиеся от сырости стены были выкрашены в темно-синий. Жидковатым слоем. Продавленный коричневый диван был вплотную придвинут к дальней стене. Рядом – два плетеных садовых кресла, а на столе под окном – заляпанная электрическая плитка. Приставленный к соседней стене журнальный столик был весь завален рамками со студийными фотографиями. Девчушка рядом с красивой женщиной, хрупкой блондинкой, запечатленные под вечер, в праздничных платьях, по разным фотостудиям. Не похоже на семейные фотографии. Скорее на вырезки из модных журналов.
Помимо входной, в комнате была всего одна дверь, невысокая и настежь распахнутая. За дверью виднелись изножье накрытой простыней кровати с одеялом без пододеяльника и завалы отсырелых картонных коробок у дальней стены.
Из сумрака спальни раздался хриплый женский голос, жалобно пробормотавший:
– Фабрис? Non ancora!
Я отозвалась:
– Извините?
Из темноты, пришаркивая, вышла Джулия Паркер и встала в проеме. Ей было пятьдесят, но с виду – древняя старуха. С фотографий смотрела красивая женщина, а настоящая вся ссохлась. Нос запал, кожа одрябла. Она была высокого роста, худая как спичка, кожа да кости – не считая вдовьего горба. На ней была длинная сорочка поверх синих треников и аляповатые салатовые кроксы на розовые носки: как будто какая-нибудь сиделка вырядила ее всем на потеху. Она бы просто утонула в платье 42-го размера.
– Chi diavolo sei? Chi vuoi? – Она смерила взглядом меня, потом Фина.
– Джулия Паркер?
– Si.
– Вы говорите по-английски?
– Да.
– Можем мы задать пару вопросов о Виолетте?
Она склонила голову вперед и глянула на нас сверху вниз.
– Вы что, фанаты Даны?
– Нет. Ну, отчасти. Я знала Леона.
Она смерила меня взглядом.
– Когда это?
– Лет девять назад. Я только пару дней назад услышала, что он погиб.
– Хм. Вы были «друзьями» как приятелями или прямо друзьями-друзьями? – Она говорила на английском лондонских элит, с едва заметным итальянским акцентом, но голос у нее был роскошный. Протяжный, с хрипотцой, местами отрывистый. Я так и видела ее молодой и циничной, с налетом очаровательной меланхолии, свойственной только самым прекрасным девушкам.
– Приятелями в прямом смысле этого слова. Мы недолго общались. Я работала в одном отеле в Шотландии. А он туда приехал с девушкой, сущей мегерой. Он выходил на улицу, и мы пересекались у мусорных баков выкурить сигаретку и поболтать. Думаю, ему было до смерти скучно.
Она все еще сомневалась.
– Как ее звали?
– Лилли Харкен.
– Ах, Лилли, – Джулия прошаркала до дивана и села. – Терпеть не могла эту стерву. Такая зануда.
– Леон бросил ее там одну. Она просто рвала и метала. Меня заставили собрать ее чемоданы, и я плюнула ей в крем от La Mer.
Джулия расхохоталась – от души, злорадным смехом. Она изобразила, как намазывает на лицо испорченный слюной крем, и опять расхохоталась, закашлялась, поперхнулась и вся прямо побагровела. Мы с Фином оба слегка переполошились и было шагнули к ней, но та откашлялась и отмахнулась от нас, мол, садитесь, садитесь.
И мы уселись на плетеные кресла. Наконец она перевела дыхание, прикурила сигарету и с улыбкой глянула на меня.
– Чего вы хотите?
– У нас есть пара вопросов. Вы были с Виолеттой и Леоном в Сен-Мартене в день крушения Даны?
– Нет. Я была тут. Полиции пришлось звонить моему другу, чтобы тот пришел мне рассказать. Я не люблю телефоны.
Фин спросил:
– Могу я записать разговор?
На Фина она даже не смотрела, говорила только со мной, и теперь безразлично повела плечом:
– Пожалуйста.
Фин достал телефон и прицепил микрофончик.
– Джулия, люди говорят, что Леон убил себя и детей. Я в это не верю.
Она махнула изможденной рукой.
– Почему это, милочка? Откуда вам знать, что может сделать тот или иной человек?
Она меня слегка обескуражила. Я надеялась найти в ней союзника.
– В общем, мы сейчас рассматриваем другую версию произошедшего. Когда вам пришел из отеля багаж Виолетты, было ли там платье сорок второго размера?
– О, это не ее багаж.
– Не ее багаж?
– Они отправили его сюда. Сама не знаю. У Виолетты таких вещей не было. Они… отель прислал чужую сумку. Одежда не того размера, все не то, слишком велико. Дорогущий шампунь, чужое нижнее белье, все чужое. Я бы связалась с владельцем сумки, но там ни пометок, ничего не было. А в багаже – так странно – все ярлычки с одежды срезаны, и вообще. Странно. – Пока она говорила, я все время поглядывала на микрофончик, и она это заметила. – А все-таки давайте обойдемся без записи.
Фин одарил меня ехидным взглядом. Она бы и не вспомнила про запись, если бы я не привлекла ее внимание к микрофону. Фин выключил его и отложил. Но она уже насторожилась.
– Вот вы, – обратилась она к Фину, – вы не знали Леона. Вас я не знаю. Эти богатые и злые люди, они терпеть не могут… – Тут она осеклась.
Фин сказал:
– Я могу пока выйти, если вам так удобнее.
– Хм, – Джулия кивнула.
– Схожу тогда до магазина. – Еще в дьюти-фри мы позаботились о том, чтобы купить блоки питания и зарядить телефоны, а про табак забыли, и я знала, что ему не терпится закупиться. – Вам что-нибудь нужно?
Она язвительно улыбнулась и обвела рукой комнату.
– Как видите, у меня есть все необходимое.
– Может, сигарет? – предложил Фин.
Джулия прикрыла глаза и почесала шею у груди.
– Вообще, было бы славно. «Пэлл-Мэлл», ментоловые. Их всегда придерживают для меня в лавке Малика за углом.
Она ткнула пальцем в неопределенном направлении.
Фин взял у меня наличные и отворил дверь. Комната на миг наполнилась светом и влажным воздухом, звуками и запахами внешнего мира. Фин вышел и закрыл за собой дверь.
Я разглядывала фотографии на журнальном столике. Тут Джулия еще роскошная женщина, тут Виолетта в детстве, в подростковом возрасте, а тут еще совсем малышка в балетной пачке и с головным убором, стоит в позиции арабеск. На большинстве фотографий была Виолетта.
– Мне очень нравятся ваши штаны, – Джулия смотрела на мои широкие брюки, – в стиле Кэтрин Хепберн.
– Они от Маргарет Хауэлл.
Она узнала бренд и улыбнулась, словно давненько
