class="p1">Я вцепился в подоконник и уставился на город. Она была где-то там, и она была одна. Я должен был ее найти. Ради нас обоих.
* * *
Я вернулся к своему дому, заехал на свое парковочное место и откинул голову на подголовник. Я побывал везде, где, по моим представлениям, она могла находиться. В аэропорту, на вокзале, в автобусном парке, даже в пунктах проката автомобилей. Я показал ее фотографию сотням людей, но так ее и не нашел. Мобильный телефон она оставила у меня, так что позвонить ей я не мог. Я знал, что у нее есть собственная кредитная карта, и попробовал связаться с банком-эмитентом и выяснить, пользовались ли ею в последнее время, но со мной даже разговаривать не стали. Чтобы раздобыть эту информацию, мне пришлось бы кого-то нанять. Самостоятельно найти ключ к разгадке я не мог.
Обескураженный, я потащился наверх и бросился на диван, не потрудившись включить лампу. Дневной свет угасал, небо становилось серым.
Где, черт возьми, она пряталась?
В порыве гнева я схватил ближайший предмет и запустил им в стену. Он разбился, разметав по комнате осколки стекла. Я встал, внутри кипела тревога и злость. Я прошелся по комнате, под подошвами хрустело стекло. Я взял бутылку виски, открутил крышку и выпил прямо из горла. Вот почему я не впускал в свою жизнь эмоции. Они могли больно ударить, когда ты меньше всего этого ждал. Моим родителям никогда не было до меня дела, и я научился полагаться на себя. С Кэтрин я потерял бдительность, и эта сучка меня надула. Ей захотелось уйти? Что ж, в добрый путь. Пусть катится на все четыре стороны. Когда она, наконец, попросит свои вещи, я отправлю их вместе с документами о разводе.
Я замер, не донеся бутылку до рта. Отчаяние, которое весь день назревало внутри, охватило меня. Я сел и забыл про бутылку.
Она не была стервой, и я не хотел, чтобы она уходила. Я хотел, чтобы она была здесь. Со мной. Я хотел слышать ее тихий голос, задающий мне вопросы. Ее дразнящий смех. Хотел, чтобы она посмотрела на меня, изогнула бровь и прошептала: «Отвали, Ванрайан». Я хотел делиться с ней идеями и слышать ее похвалу. Я вздохнул, и в пустой комнате мой вздох прозвучал тихо и печально. Мне хотелось проснуться рядом с ней и почувствовать, как меня окутывает ее тепло, как она обнимает и оживляет мое мертвое сердце.
Я вспомнил нашу ссору пару недель назад. То, как она пыталась меня убедить, что любовь – это не так уж и страшно. Неужели она испытывала ко мне чувства? Возможно ли это? Я не придал значения ее словам, посчитав их излишне драматичными; слишком много грусти было в ее глазах и слишком много усталости в голосе, когда она призналась, что устала лгать, устала от давящего чувства вины. Я подчеркнул, что мы никому не вредим. У Грэма появился отменный сотрудник, Пенни жила в замечательном интернате, Кэтрин, когда все закончится, продолжит жить уже совсем другой, лучшей жизнью, ну а я продолжу жить своей. Никто никому не помешает, никто не пострадает.
Как же я ошибался! Ведь страдали и она, и я.
Я хотел, чтобы моя жена вернулась, но не знал, как этого достичь.
* * *
Я часами расхаживал и размышлял, не выпуская из рук бутылку виски. Когда около двух часов ночи у меня заурчало в животе, я понял, что давно ничего не ел. Я распахнул дверцу холодильника и схватил контейнер с остатками спагетти. Даже не удосужившись их разогреть, я сел за стол и стал жевать холодные макароны. Даже холодные, они были вкусными. Кэтрин восхитительно готовила. Я вспомнил тот вечер, когда она приготовила мне филе и спаржу с беарнским соусом – угощение, которое не уступало ни одному блюду из «Финлис». Я искренне похвалил ее, а она в ответ залилась румянцем. Из-за светлой кожи у нее часто розовели щеки, когда она готовила или пила что-то горячее. Напротив, когда она сердилась или нервничала, ее кожа становилась темно-красной, как огонь. А нежный и мягкий румянец делал ее еще красивее.
– Мне нравится, – задумчиво произнес я.
– Нравится что?
– Как ты краснеешь. Это происходит нечасто – например, когда я делаю тебе комплимент.
– Значит, ты редко делаешь мне комплименты.
– Ты права, нужно чаще.
Она приложила руку к сердцу в притворном шоке.
– Ты со мной согласился и готов осыпать меня комплиментами? Это редкость в доме Ванрайана.
Я запрокинул голову и расхохотался. А потом взял бокал и посмотрел на нее.
– В детстве был период, когда моим любимым десертом было мороженое с клубничным соусом.
– Только период?
– Нана готовила его для меня. После ее ухода мне его больше никогда не давали.
– О, Ричард…
Я покачал головой, не желая слышать ее слова сочувствия.
– Она давала мне мороженое, и я любил добавлять в него соус. Оно становилось розовым и мягким. – Я провел пальцем по краю стола. – Твой румянец напоминает мне то мороженое.
Помолчав, она подошла ко мне, наклонилась и поцеловала меня в макушку.
– Спасибо.
– Ага, – пробормотал я, не поднимая глаз.
– И, если ты рассчитываешь, что твои красивые слова заставят меня забыть о посуде, не надейся, Ванрайан. Я приготовила ужин. А ты все убираешь.
Она вышла из кухни, а я усмехнулся.
Вилка застыла на полпути ко рту. Я уже в тот момент полюбил Кэти. Ее легкое подшучивание, поддразнивание, утешение, которое дарило мне ее присутствие – все это было, но я этого не осознавал. Потому что не знал, что такое любовь.
Я выронил вилку и отодвинул контейнер, у меня пропал аппетит. Я обвел взглядом кухню, всюду находя ее следы. Вся квартира носила на себе ее отпечаток. Крошечные штрихи, которые привнесла Кэтрин, превратили это место в нечто большее, чем квартиру, в которой я жил. Кэтрин превратила это место в дом. Наш дом.
Без нее этот дом был ничем.
Без нее я был никем.
* * *
– Ричард? Что ты здесь делаешь?
Я обернулся и увидел, как передо мной разыгрывается знакомый сценарий. Босс вошел в мой кабинет и обнаружил, что я упаковываю вещи. Я держал в руке фотографию со свадьбы. Бог знает сколько времени я ее рассматривал, думал и вспоминал.
Грэм растерянно переступил порог.
– Тебе следовало быть дома, с Кэти. Я же сказал тебе не торопиться. – Он заметил на моем столе маленькую коробочку. – Что происходит?
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Где