Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
А потом она сама обняла его, ну а Бориса после столь долгого воздержания особо упрашивать не надо было…
Все-таки некая грань занудства в Ольгином характере присутствовала. Видимо, изначально решившись на добрый поступок, она всё же сказала себе: «но не более трех раз» — и строго придерживалась намеченного плана. После того как всё было кончено, она после недолгой паузы выбралась из кровати и, уже явно стесняясь своей секундной наготы, надела домашний халат. Но не прежний, фривольный, а вполне плотный и глухой, тем самым как бы показывая, что «никто ничего не видел и тем более не делал». Глинский намёк понял, безропотно встал и начал одеваться, столь же «приватно».
— Оль, прости… Ты не одолжишь мне рублей сорок, я перешлю потом… Четыре копейки осталось, а своим звонить не хочу, чтобы не бередить их…
Она, даже не дослушав, махнула рукой:
— Вон в том ящике возьми. Там, правда, все бумажки по двадцать пять… так что бери уж пятьдесят, лишними не будут. Отдашь как сможешь, ты не беспокойся, нас сейчас не поджимает…
Когда подошла пора прощаться, он даже за талию приподнял её с искренней дружеской благодарностью.
— Ну спасибо тебе, Оля. Счастья и удачи. Твоим, я думаю, от меня приветы передавать не стоит. И Славе тоже.
С чувством юмора у бывшей жены всегда было не очень, поэтому ответила она абсолютно серьёзно:
— Я Славе ничего рассказывать не собираюсь…
— Вот это мудро! — не удержался Глинский, но она сжала ему локоть, показывая, что не закончила:
— …но и ты, пожалуйста, своим знакомым ничего не рассказывай…
— Да как ты… да ты что, Оля?!
— Ну, что ни что, а мужики своими постельными подвигами похвастаться любят. А уж про то, как с бывшей женой, — так и вовсе сам Бог велел.
Борис посмотрел на неё с лёгкой усмешкой сожаления: вроде действительно не чужие люди, а так и не разобралась в нём Ольга, раз просит не делать того, что для него и так невозможно.
— Нет, Бог такого не велел. Не бойся, я ничего никому не скажу.
— Я не боюсь, просто… Это не нужно. Ладно. Забыли, ничего не было.
Глинский покачал головой:
— Всё было, и я ничего не забуду. А сказать никому не скажу. Спасибо тебе.
— Не жалеешь, что бросил меня? — вдруг спросила она уже на самом пороге.
— Жалею, — легко и очень искренне соврал Борис, потому что чутьем угадал, как важен ей именно такой ответ, а это было то малое, чем он мог отблагодарить за её, что ни говори, поступок…
Они обнялись и по-русски расцеловались три раза, потом присели «на дорожку», хотя Глинский и не собирался возвращаться.
— Прощай, Боря.
— Прощай, Оля. Спасибо ещё раз за всё. Удачи тебе.
— Это тебе удачи. Береги себя. Бог даст — ещё увидимся.
— Может, и свидимся…
Он не стал вызывать лифт и пошёл, не оглядываясь, по лестнице вниз, а она всё стояла в открытой двери и слушала, как стучат его сапоги по бетонным ступеням.
Билет до Ташкента Глинский взял без проблем и уже в самолёте, задрёмывая, вернулся к своим невесёлым мыслям: «Вот и прокатился… Ольга — вот уж от кого не ожидал… А она всё-таки „отличница“. Все правильно: по ее „пятерочной“ логике правильной девочки — оказать „посильную помощь“ офицеру воюющей армии (пусть и бывшему мужу) важнее, чем не изменить вновь приобретенному жениху… А Слава-то Самарин! Действительно, герой-фотограф… Да, свято место пусто не бывает, в этих кругах матримониальный конвейер сбоев не даёт, и в „благодарных по жизни“ недостатка нет. Будет Слава паинькой — и генерал Левандовский его непременно в люди выведет… А Людмила-то… Всё же моя дочь или не моя?» Борис вытащил из кармана галифе марлевый браслетик с клеёнчатой биркой, украденный у Людмилы, и долго смотрел на него, грустно улыбаясь. О Виоле он старался не думать, но получалось это плохо. Спас сон, глубокий и без сновидений. Проснулся он, лишь когда самолёт уже заходил на посадку.
Полковник Сивачёв встретил Глинского неласково — вынес отмеченное вчерашним днём предписание, почти брезгливо протянул его, зыркнул угрюмо и сказал, как отрезал:
— Больше ко мне не обращайся.
Борис даже не пытался оправдываться.
До родной тузельской пересылки, то есть до очередного челнока на Кабул, оставалось ещё часа три с лишним, и Глинский отправился искать обещанные Челышеву и ротному «гостинцы». Кассеты и шпроты он нашёл на Алайском базаре за две цены. Точнее, не он нашёл — помогли местные мальчишки, сразу углядевшие озабоченного офицера и предложившие свои услуги:
— Эй, командон, щто нада?!
Борис объяснил, и мальчишки обернулись мигом. Правда, рижских кассет они отыскали всего семь штук, остаток доложили московскими, зато со шпротами был полный порядок — рижские, свежие, денег хватило аж на девять банок.
Ну и на две литровые бутылки «Особой». Это само собой, это как положено.
А ещё Глинский зашёл на почту и позвонил матери. Дома её, конечно, не оказалось, и он набрал рабочий номер, моля про себя, чтобы мама оказалась на месте. Ему повезло.
— Мамуль, привет, как ты?
— Ой, Боренька… сыночек! Ты откуда?
— Мам, я из Ташкента звоню. Я туда-обратно прилетел, бумаги кое-какие доставить поручили.
— Ой… Боренька, сыночек… Как ты? Я уж извелась вся, который день места себе не нахожу, всё сердце о тебе изболелось, всё мне казалось, что ты где-то рядом и весточку подашь… Вот как чувствовала… А отец-то не верил, развела, говорил, бабьи охи…
— Мам, как папа?
— Да нормально, сыночек, давление, правда, прыгает, ну так это давно уже. Он же, ты знаешь, неугомонный у нас… Лучше скажи, как ты? Надолго ли в Ташкент?
— Нет, мам, сегодня же улетаю. Ты не думай, у меня там всё нормально. Я же писал — я в Кабуле, при штабе. У нас спокойно.
— Сыночек мой, береги себя, я уж не знаю, как за тебя Бога молить.
— Всё в порядке, мама, главное — вы не болейте.
…Весь этот короткий разговор, и особенно уже когда была повешена трубка, Борис мысленно ругал себя последними словами: всё со своими «Любовями» разбирался, а мать — самого дорогого и родного человека — оставил «на потом»…
В Тузель Глинский добрался на русском частнике, не взявшем с офицера ни копейки. Как только Борис зарегистрировался, прозвучала команда:
— Офицерам — прапорщикам — служащим строиться! Достать паспорта-предписания! Багаж — на проверку!
Был солнечный ташкентский день. Только изредка накрапывал дождь…
В Кабул Глинский прибыл в смятённых чувствах и с повинной головой. Он думал, что его все подряд обольют презрением, а потом сотрут в порошок. Но всё оказалось не так уж и страшно. Ермаков лишь глянул в невесёлое лицо Бориса и только рукой махнул.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
