книге «Место человека в природе» (Mans place in Nature) отмечал: «Нет человека более убежденного, чем я, в глубине той пропасти, которая существует… между человеком и животными, ведь лишь человеку доступен драгоценный дар – связная и разумная речь…человека этот дар возвышает – он стоит на вершине, он намного выше тех скромных существ, которые находятся внизу».
Это чувство высокомерия не слишком изменилось по прошествии века. Норман Малкольм (Norman Malcolm) в 1973 году в своем президентском послании Американской философской ассоциации выразил важную мысль: «Взаимосвязь между языком и мыслью, должно быть, <…> столь крепка, что совершенно бессмысленно предполагать, что у людей не может быть мыслей, а у животных могут быть мысли». Малкольм выдвинул эту идею буквально за год до того, как я приступила к работе над «Проектом Алекс», и после того, как чета Гарднеров издала первую книгу о шимпанзе Уошо. Однако тезис был простым: язык необходим для мышления, животные не обладают способностями к языку, поэтому они не мыслят. Эта идея была также основополагающей для бихевиористов. Это научное направление зародилось в 1920-х годах и по-прежнему занимало сильные позиции в то время, как я начала работать над «Проектом Алекс». Животные – автоматы, они бездумно отвечают на стимулы, считали бихевиористы. Такую же модель понимания животных предложил Рене Декарт три с половиной века назад.
Неудивительно, что такие страсти кипели на конференции, посвященной феномену «Умного Ганса», о которой я уже писала. Люди, работающие с приматами и дельфинами, ставили под сомнение столь дорогую человеку идею о собственной уникальности. Суть методологических подходов к исследованию усвоения языка приматами необходимо было обнародовать. Но основной посыл, лежавший в основе конференции, – защитить идею превосходства человека. Эта мысль никогда ранее по-настоящему не подвергалась сомнению.
Тем не менее идея человеческой уникальности была атакована в 1980 году и начала рассыпаться как карточный домик. Ранее мы полагали, что только человек использует орудия. Это оказалось неверным. Приматолог Джейн Гудолл (Jane Goodall) обнаружила, что шимпанзе, которых она изучала в природе, также используют палочки и листья в качестве орудий. Хорошо, но только человек умеет создавать орудия! И снова нет – как позднее показала Гудолл и многократно подтвердили другие исследователи. Следующая идея – лишь человек обладает способностью к языку. Это верно, однако было обнаружено, что некоторые млекопитающие могут усваивать элементы человеческого языка. Каждый раз животные демонстрировали то, чего от них не ожидали, – делали то, что считалось прерогативой человека. Защитники доктрины «уникальности человека» постепенно сдавали свои позиции.
По мере того как позиции сторонников этой доктрины ослабевали, высказывалась мысль, что эволюционные корни когнитивных способностей могут быть найдены и у животных, но только лишь у млекопитающих с большим размером мозга, особенно у человекообразных обезьян[9]. Однако Алекс, демонстрируя свои умения, показал нам, что и это неверно. Существо, не только не являющееся приматом, но вообще не относящееся к млекопитающим, которое к тому же имеет мозг размером с грецкий орех, оказалось способным обучиться начаткам коммуникации с человеком. Оно может это сделать по меньшей мере на том же уровне, что и шимпанзе. Этот новый канал коммуникации послужил нам окном в мир психики Алекса, приоткрыв для меня и других людей его способность к сложному процессу обработки информации – мышлению. Об этом я писала в предыдущих главах.
На этом основании подразумевается, что широкий мир когнитивных способностей животных существует, и он явлен нам не только благодаря попугаю жако. Другие существа также обладают подобными возможностями. Этот мир в значительной степени еще не охвачен наукой. Совершенно очевидно, что животные знают больше, чем мы можем предположить, и думают намного больше того, что мы уже знаем об их мыслительных процессах. Именно этому Алекс (и всё возрастающее количество научных проектов) научил нас. Он показал нам, что наше тщеславие ослепило нас и таким образом скрыло от нас возможность постичь истинную природу сознания – и сознания человека, и сознания животного. Мой питомец показал нам, что еще многое предстоит узнать из того, что не позволяет узнать существующая доктрина. Неудивительно, что мы с Алексом подверглись такому шквалу критики!
Наряду с этим, в ходе проведения исследований мы столкнулись с изменением критериев, ранее установленных и принятых научным сообществом. А именно: птицы не способны усваивать названия предметов. Алекс смог это сделать. Ну хорошо, птицы не способны к обобщениям. Алекс смог и это. Тогда говорилось: хорошо, но они не могут формировать понятия. Алекс опроверг и это утверждение. И далее нам говорили: они не могут оперировать понятиями «сходство» и «отличие». Алекс смог. И так далее, и так далее. Алекс преподал скептикам урок о широте мышления животных, но они воспринимали это с трудом и были нерадивыми учениками.
Наука должна быть строга в своей методологии. Я отдаю себе отчет в этом. Именно поэтому я работала столь усердно на протяжении многих лет. Именно поэтому я настаивала на том, чтобы мы проводили большое количество тестов с Алексом, бесконечно повторяя их. И лишь после этого, опираясь на статистические данные, можно было говорить, что он добился того или иного результата, проявил те или иные когнитивные способности. Бедный мой пернатый питомец! Неудивительно, что порой ему становилось скучно и он отказывался выполнять задания или выкидывал свои фокусы вместо того, чтобы работать. И нет ничего странного в том, что иногда он сам выходил за пределы поставленной задачи в буквальном смысле этого слова. Ведь когда в отчаянии он растягивал слова и произносил звуки «Н…а…т» (nut – орех), требуя, чтобы ему дали орех, он выходил за границы того, о чем я его спрашивала. А когда ему задавали такой вопрос, на который нужно было ответить «none» («ничего»), он применял это понятие в новом контексте.
Чему все эти и многие другие вещи, которые делал Алекс, научили меня? В результате я поверила в то, что Алекс обладает тем уровнем осознания действительности, в котором животному отказывали даже наименее радикальные представители бихевиоризма. Могу ли я доказать это с помощью методов, которые я использовала для того, чтобы продемонстрировать умение Алекса присваивать названия предметам и оперировать теми или иными понятиями? Нет, не могу. Хотя язык более не рассматривается как широко известная предпосылка мышления, я часто ловлю себя на том, что мыслю, например, зрительными образами, как это делают многие люди и как это могут делать также животные. Однако язык необходим для того, чтобы доказать, что другое существо является мыслящим. Именно язык позволяет нам изучить мыслительные процессы другого существа, и ничто иное не предоставляет
