всем делам. Осенью 1829 года до меня дошли слухи о хлопотах барона Дельвига, которые были к тому времени в самом разгаре. Он добивался права на издание «Литературной Газеты». Зная, как нескоро даются в России любые разрешения, я понял, что хлопоты эти Пушкин поручил Дельвигу еще перед своим отъездом — без Александра Сергеевича барон бы такого дела не затеял.
Мне трудно сказать, чем руководствовался Пушкин: то ли он решил, что потеря Грибоедова надолго лишила меня возможности работать, то ли считал, что наши взгляды не так близки, то ли вовсе — переменил свои. Может быть, так и не простил мне рецензию на «Бориса Годунова»?
Неприятным было то, что, не объяснившись со мной, он решил выпускать свою газету. Вот бы смешон я был, коли бы взялся выхлопотать для него места соредактора «Пчелы»! Молча такие дела не делаются, мне кажется. Проявляя редкую щепетильность к чужим словам — вспомнить хоть историю с Великопольским, надо бы и за свои поступки научиться давать объяснения. Понятно, что в газете Дельвига первым сотрудником станет Пушкин, но вторым-то — князь Вяземский! А при таком пасьянсе Булгарину четвертым не бывать. Отводился ли в расчете Пушкина мне более отдаленный номер? Какой-нибудь 16-й? Этого я знать не хочу, потому что простое уважение требует и меня спросить — согласен ли я?.. Не знаю, к чести сказать, на что я способен ради дела. Ведь когда-то я вспыльчив из-за ерунды, а когда-то и терпелив…
Пушкин вернулся из своего военного похода в середине ноября. Мы раскланивались на дистанции, которую никто из нас, как видно, не хотел сокращать. Отношения между нами оставались недоговоренными, а значит, в чем-то двусмысленными. Конец этой двусмысленности положила программа, опубликованная в первом номере «Литературной Газеты», вышедшем в свет 1 января 1830 года. Казалось, я уже ничего не ждал, не надеялся, молчаливо смирился с судьбой, но не следует дразнить раненого льва.
Дельвиг был также издателем альманаха «Северные Цветы» и «Литературная Газета» планировалась в определенном смысле ее восприемником. «Писатели, — было написано в ее программе, — помещавшие в продолжение шести лет свои произведения в «Северных Цветах», будут постоянно участвовать и в «Литературной Газете». А дальше шло пояснение в скобках: «Разумеется, что гг. издатели журналов, будучи заняты собственными повременными изданиями, не входят в число сотрудников газеты». Ясно, что это указание было обращено именно против меня одного. Я участвовал в альманахах за 1827, 1828 и 1829 годы. И в «ЛГ» приглашают всех прежних сотрудников, кроме меня.
Признаться, я не только разозлился, но и растерялся. Я написал жалкую оправдательную заметку в «Северной Пчеле», по выходе которой только понял, каким смехом это отзовется у пушкинского кружка. Кровь бросилась мне в голову, и я тут же засел за рецензию на «Северные Цветы» за 1830 год. Больше всего досталось перебежчику Сомычу — после того, как я прогнал его из «Северной Пчелы», он переметнулся к Дельвигу и уже успел написать рецензию на «Выжигина». Перепало от меня и барону на орехи, и всем остальным.
Все это были только первые выстрелы затеявшейся после литературной войны между мной и Пушкиным, пересказывать подробности которой мне отвратительно. Достаточно сказать, что он (держа в уме мою рецензию) обвинил меня в ограблении его «Годунова», а я раздраконил его седьмую главу «Евгения Онегина»! Статья была так остра, что император Николай отправил меня на гауптвахту. Литературные споры царь и прежде решал таким приемом, но, например, в случае моей полемики с Воейковым на гауптвахте оказались мы оба. Видно, Пушкин был прав в том, что Его Величество ему благоволит. Знаю со слов Бенкендорфа, что Николай Павлович выразил заодно пожелание, если возможно, закрыть «Северную Пчелу» насовсем. Александр Христофорович газету перед императором отстоял…
Исход нашего противостояния решила судьба, а не острота пера. Дельвиг совершил ошибку, напечатав эпитафию участникам июльской французской революции и выпуск «Литературной Газеты» был прекращен. Хуже того, вслед за потерей моей дружбы Александра Сергеевича постигла значительно более тяжелая утрата — 14 января 1831 года умер сам барон Дельвиг. Верно, для Пушкина это было то же, что для меня потеря Грибоедова. Может быть — даже более того, ведь Антон Антонович был еще и другом детских лет, и верным оруженосцем, и правой рукой. Наверное, утешению Пушкина послужило то, что он вскоре женился на предмете своих двухгодичных грез — Наталье Гончаровой.
Потеря «Литературной Газеты» оказалась для Пушкина непереносимой. Сначала он стал хлопотать о выпуске новой — «Дневника», но, не добившись, ухватился за моего Греча, в котором дремало, видимо, тщеславие. Николай Иванович сам написал мне в Карлово о претензии Пушкина стать издателем нашего с Гречем журнала «Сын Отечества» или издавать новую газету.
Зная, что Николай Иванович моя правая рука, Пушкин вознамерился ослабить ее, а после, возможно, и вовсе отсечь. К тому же приобретение опытного журналиста, такого как Греч, могло сильно помочь предприятию неофита, каким поэт был в издательском деле.
Греч же уговаривал меня не упускать Пушкина с его партией, а сначала обезвредить, а после объединить издания в одной газете. Да еще приговаривал — «если я не возьмусь — другой возьмется и напакостит и нам, и Пушкину». И утешал тем, что «Сомов нагадил Пушкину в «Северных Цветах», и они размолвили… Повторяю: Сомов совершенно отринут Пушкиным и никакого участия ни в чем с ним не имеет…». Ну, хоть этого не будет рядом…
Окончательно намерения Пушкина прояснились чуть позже, когда он сделал Гречу последнее предложение. Войдя в коалицию с издателем Смирдиным, Александр Сергеевич опять предлагал Гречу вступить в дело — но какое! Он предложил забрать у меня «Северную Пчелу»! Ровно то, что я когда-то в минуту дружеской слабости пообещал ему — он решил взять сам. Узнав, я перекрестился на образ Пресвятой Марии! Как дальновиден оказался поступок, который также совершен был по дружбе: обмен долями во всех наших с Гречом изданиях. Я тогда потерял в деньгах, но зато привязал Николая Ивановича к себе накрепко — он не мог ничего сделать с «Северною Пчелой» без моего согласия. Если б не это условие…Так Провидение спасло меня за мою доброту!
Пушкин предложил Гречу быть соиздателем, а мою долю взялся выкупить. Понятно, что своих 40 тысяч рублей у него сроду не было, и это предприятие взялся финансировать Смирдин!.. Впрочем, никто, кроме меня и самого Пушкина не знал всей нашей истории полностью. Александр Сергеевич с его славой убедил Александра Филипповича, что в этом есть расчет.
Для Пушкина — это
