в привычные очертания, рядом обнаружился один из стражников, которых она мельком видела после остановки экипажа принца.
И помогать он совсем не собирался, прижав к крыльцу так, что заныла спина. Одно хорошо, если в такой ситуации хоть что-то может быть хорошо — хотя бы не отворачивается.
Такое уже происходила, у поместья лорда Мейсома, когда они с Роем схлестнулись с убийцами. Да, тогда ей помогало снадобье, но ведь как-то же вчера удалось провалиться в Аангрем и без него! А значит, если собраться, заставить себя забыть о раскалывающейся голове и временами все еще накатывающей слабости…
Тольд говорил, что ей не стоит использовать свой дар, чтобы не погибнуть, но если смерть и так грозит, то какая разница!
Но силы не было; она не ощущалась, не поднималась волна, заставлявшая других подчиниться, только крупицы, вспыхивающие и ничем не способные помочь. От накатывающей слабости, вновь проснувшегося подавляющего чувства беспомощности, ощущения стального лезвия у горла, прижатого вторым нападающим и уже оцарапавшим кожу, хотелось заскулить и сдаться.
«Человек всемогущ, если пожелает сам».
Время замедлилось, и теперь движения противников казались растянутыми, почти что дурашливыми, как во время напыщенной потасовки в дурацком водевиле.
Нет, сдаться — слишком просто, особенно когда рядом, всего в нескольких десятков шагов, находятся вооруженные бойцы, которые не смогут остаться в стороне, когда разберутся со своей дракой. Всех не перебьют — по крайней мере, в это надо верить. Арна всегда считала, что мысль даже простого человека способна менять мир, что уж говорить о ведьмах, одной своей волей, если верить древним сагам, перекраивающих мироздание.
И пусть легендарных ведьм рядом не было, но та, что есть, не могла отступить.
Ей ведь уж приходилось перешагивать через себя — когда ушла из дома под бурчание бабки, когда прибилась к бардам, когда под руководством лорда Мейсома осваивала непривычный ей придворный этикет и пробивалась в высший свет, создавала имя, которое теперь знали… Бросить все и плыть по течению всегда было проще, но она упорно ломала себя, из обломков складывая того человека, которого хотела видеть.
Тело скрутило судорогой, и в опустевшем сознании вспыхнуло понимание: сейчас. Один короткий шанс, который нельзя упустить, потому что ради него придется вывернуться наизнанку, и второй раз не получится — возможно, и пробовать-то потом будет уже некому.
Взгляд противника встретился со взглядом Наи, и в его глазах отразилось голубое свечение, бескрайние снега Аангрема… а после их сменила взметнувшаяся, словно потревоженный ветром пепел, тьма, несущая за собой страх, отчаяние, холод и смерть.
За плечом мужчины Ная отчетливо увидела призрачный силуэт женщины — белая кожа, залитые тьмой глаза, заплетенные в тонкие косы развивающиеся черные волосы и черное же рваное платье, опоясанное кожаными ремнями и в плечах подбитое облезлым мехом. Она смотрела на Наю, скалилась, предчувствуя жертву, и, наконец, требовательно протянула руку. Самую обычную, без когтей и не костлявую, хоть и тонкую, с черными короткими ногтями.
Йорн. Собирательница душ и воплощение смерти. Те, кто попадает в ее объятия, не обретают вечного покоя на просторах Аангрема…
— Отойди, — из последних сил велела Ная противнику, застывшему с остекленевшими глазами.
Тот дернулся, но не сдвинулся: рука Йорн властно легла на затылок, не давая отстраниться. Виски заломило нестерпимой болью, и Ная едва не закричала, кое-как сохранив самообладание, но отчетливо понимая: надолго ее не хватит. Воплощенная смерть куда сильнее обычной ведьмы, бороться с ней на равных нечего и надеяться.
— Уходи, — твердо прошептала она, вкладывая в короткий приказ всю свою оставшуюся волю и крупицы силы. — Уходи!
Мужчина дернулся, раз, другой; нож в его руке дергался вместе с ним, только сильнее расцарапывая кожу. Из носа хлынула кровь, сосуды в глазах полопались, и, наконец, тело не выдержало противоборства, обмякло и рухнуло на землю, где и забилось в судорогах.
Оскал Йорн стал шире, и она резко сжала кулак. Боль вспыхнула разом везде, от головы до пальцев ног, но и исчезла почти сразу — вместе со всем окружающим миром.
Вокруг осталось только клубящееся марево; не грязно серое, как на границе миров — темное, почти черное, медленно кружащее. В нем ровно горели далекие точки, напоминающие о звездах, и изредка вспыхивали голубы и фиолетовые молнии, подсвечивающие клубящиеся облака и вызывающие не ужас, а необъяснимый трепет перед стихией, которая была древнее самого мира.
Где-то впереди среди окружающего ничто завис большой медленно вращающийся шар, сверху окутанный переливающейся огненной сетью. С двух сторон от него стояли фигуры — одна в сером многослойном плаще с закрытым капюшоном лицом и посохом, отдаленно напоминающий посох Тольда, другая — мужчина в приталенном белом одеянии, с открытым, сосредоточенным лицом и сложенными на груди руками. Оба человека смотрели на шар, и время от времени молнии сверкали совсем рядом с ним, ударяя в сеть, и тогда она вспыхивала ярче, а огонь становился то белым, то голубым или зеленым, то снова привычно оранжевым.
А еще все вокруг дышало силой — дикой, древней, неистовой, мало похожей на ту, что Ная ощущала в себе, или ту, что исходила от призрачной Йорн. Обуздать эту не могло ни что, она была больше людей, больше покровителей, почитаемых на севере или в Вольных княжествах, больше богов центральных королевств; больше самой жизни и смерти.
Первородный Хаос — то, что породило этот мир, то, из чего состоит все сущее, то, перед чем меркнут любые людские распри и дворцовые интриги. И те двое — творцы, воплощение хаоса и воплощение порядка, вечные противники и противоположности, создающие гармонию и равновесие.
Это знание не пришло сейчас, в один момент, оно существовало всегда, с момента рождения и даже до него; просто только теперь всплыло на поверхность, и Ная ощутила такой же дикий восторг, не похожий ни на что, испытанное раньше. Любое искусство, любые люди, приводившие ее раньше в восторг, меркли перед тем, что она видела и чувствовала в это мгновение.
И сила, бесконечная сила, проходящая сквозь тело и вновь дающее то могущество, которое возникло вчера в Аангреме, но в то же время настойчиво выталкивающая обратно: это место не предназначено для людей.
Глава 10
Когда Ная открыла глаза, на поляне у дома почти ничего не изменилось: у крыльца лежало затихшее тело, а Рилло был прижат к стене и почти не шевелился, только пытался разжать держащую его руку, но явно находился на последнем издыхании. Из кустов вывалился один из сопровождающих принца с обнаженным оружием —
