церквушка; там мы видели несколько очень хорошо нарисованных икон.
Каждый монах имеет свое отдельное жилище; для архимандрита и другого старшего монаха — добротные здания из дерева. Коптильни, пекарни, пивоварни — каждая имеет свое помещение. Воду они провели внутрь монастыря так, что рыба приплывает к самой кухне; странно, что хотя монастырь лежит на острове и окружен водой, однако, как бы глубоко ни рыли в расположении монастыря, до воды не достают.
Среди монахов здесь только двое русских, остальные все перекрещенные: белорусы[291], поляки, литовцы, татары и немцы; из них один, которому больше 100 лет, говорит, что уже больше 50 лет живет в России. В деревне, лежащей на берегу озера, все пленные, перекрещенные. Эту деревню создал тот же патриарх! Всех, кто попадает у него в немилость, переселяют сюда для молотьбы. Здесь я встретил одного перекрещенного силезца, который сказал мне, что находится в родстве с нами, он был на службе в нашей Бразилии[292]. У этих иноземцев совсем другой образ жизни, чем у русских; они очень вежливы и не так суеверны. Когда мы вошли в церковь, они сказали нам: "Мы хорошо знаем, что вы иконам не оказываете почета, как и мы". Те из них, за которыми мы вошли в церковь, не принудили нас к внешнему благочестию, даже не заставили нас снять шляпы, а сказали: "Вот, смотрите все это, и сохраните вашу веру для себя; мы не так настаиваем на внешних обычаях, как наши братья — урожденные русские". Некоторые из них понимали немного по-латыни, но из-за отсутствия практики они почти все позабыли. В обхождении они очень учтивы, лицом более похожи на нас, чем на русских.
Меня ввели к архимандриту, и я вел с ним долгую беседу; он спрашивал меня о многом, но ввиду того, что у них никогда не бывает общения с иноземцами, нет книг и они еще в юности были вывезены из своих стран, они не осведомлены о многих известных вещах: так, они спрашивали меня, есть ли в Амстердаме король, как далеко наша страна, что там делают, есть ли хлеб, сахар и пряности, что за страны Англия, Франция, и т.д. Я сделал грубый набросок карты нескольких стран, в том числе и их страны. Они спрашивали о знатных людях нашей страны, кто правит, как мы там живем, не сплошные ли у нас болота, и т.п. Удивились, как это я так быстро сделал на бумаге набросок карты; я ответил, что у нас этому обучают с детства и, кроме того, мы учим разные языки. Они записали наши имена; до нас иноземцы были здесь один раз, мы были вторыми.
В доме игумена — второго лица в монастыре — нас угостили прекрасной рыбой, овощами, напоили хорошим красным вином и пивом; подали 10—12 блюд,, все приготовлено по-польски. Последним блюдом была жареная курица, которую приготовили в нашу честь. Обычно у них на кухне никогда не появляется мясо, и мы должны были остатки взять с собой. Когда мы уходили, они подарили нам большую бочку окуней, у нас ее стоимость, наверно, более 5—6 рейхсталеров, большой монастырский хлеб и медный кувшин с пивом, содержащий, наверное, четверть бочки. Пиво мы подарили крестьянам, хлеб съела лошадь.
В тот же вечер проехав 6 миль, мы устроили ночной лагерь около деревни Крестцы, названной так из-за множества там крестов. Шла уже вечерня, когда я уехал из монастыря, посла догнал еще до ночного лагеря.
2 июня.
Здесь около деревни возник большой спор между русскими и нами: деревенские украли у нас большую бочку хорошего пива, которую мы со скандалом требовали обратно. Наши приставы давали нам плохое пиво, его невозможно было пить, казалось, что это теплая вода с бардой. Посол не хотел уезжать, пока не вернут украденное или не продадут хорошее пиво. Но в кабаке потребовали 30 рейхсталеров за бочку, которая едва стоила 2—3. Когда посол, чтобы пристыдить их, предложил им деньги, они закрыли кабак и вовсе отказались продавать. Спор разгорелся, и мы снова разбили уже упакованные палатки, поставив вокруг них караул из наших. Крестьян не пропускали ни к деревне, ни обратно, угрожая, что заставим всю деревню отдать украденное. Это легко было бы сделать, так как они робкие и без ружей, а у нас около 50 вооруженных людей, кроме русских солдат, которые советовали этого не делать. Вечером был заключен мир: пристав обещал достать пиво и провести расследование. Тогда мы сняли наш караул и предоставили нести его русским. Мир был закреплен большими чарками вина, выпитого под звуки труб за здоровье царя и других.
3 июня.
Мы продвинулись дальше на 7—9 миль и разбили лагерь из телег на берегу реки. Обед устроили в Зайцеве.
4 июня.
К этой деревне мы прибыли 3-го, а оттуда 4-го поехали в деревню Понеделе, проехав деревню Красные Станки, которая накануне сгорела дотла. А сегодня сразу отправились на девяти барках через озеро Ильмень в Новгород. Попы пришли к нам с иконой Николы и просили денег для Св. Николая, чтобы он, как покровитель вод, благополучно перевез нас.
Как только мы прибыли в Новгород, вооруженные люди окружили старшего лейтенанта Хакета, который встретил нас в пути и в нашей компании шел к границе, куда он направлялся на службу. Его сразу увезли в Новгород, не дав поговорить с нами или кому-нибудь из нас подойти к нему. В городе его посадили в приказ, чтобы сразу увезти в Москву, а оттуда вместо Пскова послать к татарским границам; его обвинили в том, что он хотел как предатель тайно уехать из страны, о чем он и не думал; этот приказ последовал из Москвы. Очевидно, русские, которые были с нами, сообщили об этом и его оклеветали: он сразу и был отправлен. Его соотечественник[293], бывший в нашей свите пажом, с большим трудом получил разрешение поговорить с ним недолго, на середине моста, в присутствии их толмачей. Здесь же были арестованы еще несколько офицеров, наших соотечественников, из боязни, что они уедут из страны.
На озере мы встретили шведского посланника на пути его в Москву, со свитой в 94 человека[294]. Они и мы шли по озеру своей дорогой и только приветствовали друг друга трубным звуком, без всякого обращения: русские все так устроили, что мы не могли поговорить. Это озеро довольно широкое, необозримо взгляду.
К вечеру мы прибыли к городу и остановились в трех верстах от места, где
