настоящим чудом. И точно таким же чудом была полученная при переносе удивительная способность, и даже не способность, а способности. Ведь, по факту, их было несколько. Я не только мог видеть в темноте, не только мог видеть на очень дальние дистанции, но и стрелять в цель с таким расчетом, чтобы пуля попала именно туда, куда я и планировал. Удивительно? Очень удивительно. Впрочем, не удивительней того факта, что я из две тысячи двадцать четвёртого года попал в самое пекло тысяча девятьсот сорок первого.
После водных процедур направился в перевязочную, но по дороге встретил Анну Ивановну Предигер.
— Герой, вот и ты, — увидев меня, произнесла главврач. — Как ты себя чувствуешь? Как глаза? Как нога?
— Глаза всё ещё слезятся без очков, — ответил я. — А нога нормально. Побаливает немного, но терпимо. Поэтому прошу меня перевязать и отпустить на позиции.
— Да-да, — кивнула та, — война, чёрт бы её побрал, — она показала рукой на дверь соседнего кабинета. — Проходи туда, сейчас посмотрим.
Осмотр занял не более пяти минут. К счастью, он не показал ничего, требующего внимания врача.
— Посиди тут пару минут, сейчас Алёна подойдёт, ногу перевяжет и глазки закапает. А я должна доложить о тебе товарищу в НКВД. Они очень просили.
Звучало зловеще, но я понял, что она имеет в виду тот же самый приказ, что Воронцов дал моему соседу по палате.
«А тут, значит, продублировал», — хмыкнул я и, проводив взглядом главврача, от нечего делать стал разглядывать убранство перевязочной.
Однако долго скучать мне не пришлось, вошла Алёна и, увидев меня, расцвела своей приятной улыбкой.
— Здравствуйте, Забабашкин. Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте! Нормально, — произнёс я, неожиданно ощутив, как сильно начало колотиться у меня сердце.
— Анна Ивановна сказала, что у вас рана открылась?
— Да она вроде бы и не закрывалась, — скаламбурил я и, сглотнув появившийся в горле ком, показал на ногу. — Говорят, до свадьбы заживёт.
— Давайте вас перевяжем. Снимайте штаны.
Алёна засуетилась, и начала рыться в шкафу, доставая оттуда банки с какими-то мазями и бинты.
«Штаны так штаны», — сказал себе я и разделся.
Перевязка заняла немного времени, и уже через пять минут я вновь был одет.
— Как у вас глаза? Вы закапывали капли?
Я ответил, что да, и она поинтересовалась, когда именно я капал в последний раз.
— Утром, — честно ответил я и посетовал, что когда ползал, потерял тот пузырёк, который мне был выдан.
— Это ничего. Для героя, о котором все говорят, мы найдём новые капли, — улыбнулась девушка. — Ведь вы же герой! Тут все только и говорят, что вы уничтожили много немцев! Это правда?
— Насчёт немцев — правда. Уничтожил некоторое количество, — скромно ответил я и, вновь сглотнув застрявший в горле комок, негромким и немного растерянным голосом продолжил говорить в духе этого времени: — Ну а что же касается того, что я, мол, герой, то и это правда. Я герой. Точно такой же герой, как и вы, как другие медсёстры и врачи в этом госпитале. Как все доктора, как все красноармейцы, командиры и генералы, как все граждане и гражданки, а также братья и сёстры нашей великой страны. Все мы герои, которые воюют за свою прекрасную Родину.
— Вы правы, Забабашкин, — вздохнула она и, шагнув ко мне, оказалась совсем рядом. — Вы правы, Алексей.
«Боже, как же она мне нравится. Возможно, нравится так, как никогда не нравился никто в той моей жизни. Наверное, я влюбился. Влюбился, как мальчишка. Влюбился так, как никогда не влюблялся», — пронеслись мысли в голове.
Я снял очки, закрыл глаза и, чуть разомкнув губы, приготовился к волшебному поцелую.
Прошла секунда, другая, третья, но, к моему удивлению, ничего не происходило. Но глаза я не открывал, а всё ждал и ждал, боясь спугнуть счастье.
И наконец, когда прошло пять томительных секунд, я дождался реакции возлюбленной.
Правда реакция оказалась не совсем такой, на которую я рассчитывал.
— Забабашкин, зачем Вы зажмурились? Я так не смогу вам закапать капли. И сядьте ровнее, а то Вы так вперёд подались, что сейчас упадёте,– произнесла она.
«Вот облом так облом», — расстроился я и сел, словно школьник, прижавшись спиной к спинке стула.
Алёна поднесла к моему лицу пипетку и закапала лекарство в левый глаз. Её лицо было совсем рядом с моим. Казалось, что между нашими носами нет даже миллиметра. Я слышал её дыхание. Её красивые добрые глаза смотрели на меня и словно бы смеялись над моими чувствами, которые я так опрометчиво выставил напоказ.
Стало как-то горько и обидно. Ведь то, что происходило сейчас, было настоящим. Живым. И то, что я пришёл сюда из другого времени, уже даже мне самому казалось каким-то выдуманным, неправдоподобным, хоть и прошло с того момента всего несколько дней. В туманной дымке воспоминаний в том будущем не было места вот таким вот простым и чистым чувствам.
И когда я уже собрался расслабить губы, которые до этого специально свернул в «дудочку», она взяла и чмокнула меня в щёку.
Её поцелуй был детским и наивным, но был он самым сладостным и самым желанным из всех поцелуев, которые были в моей прошлой жизни. Такого умиления, восторга и радости чувств я ещё никогда не испытывал.
И хотя этот поцелуй и поцелуем-то в общепринятом, взрослом понимании, назвать было нельзя, весь мир у меня перевернулся, сердце ухнуло куда-то, то ли в бездну, то ли в высь, а перед глазами заплясали солнечные зайчики.
Теперь я окончательно понял, что о такой женщине я мечтал всю жизнь.
Но, увы, времени на то, чтобы хотя бы даже поговорить, ни у неё, ни у меня сейчас не было. Меня ждали на позициях, на которые немцы могут начать атаку в любую секунду, а она должна была продолжать оказывать нуждающимся медицинскую помощь.
— Тогда, может быть, встретимся вечером и погуляем, э-э, — я замялся, не сразу сообразив, где тут можно погулять, но всё же, через секунду нашёлся, — вокруг госпиталя?
— Я не знаю, во сколько мы вернёмся. Сегодня две операции были сложные. Кровотечение у двух раненых еле остановили, и теперь каждому из них нужна дополнительная операция. Их будем эвакуировать. Кстати один из тяжелораненых лежит в вашей палате. Утром ранение получил сквозное в грудь. К тому
