но утюжил противник передний край нашей обороны серьёзно. Не проходило и полуминуты, как то тут, то там были слышны взрывы и вверх взлетали комья сырой земли и камня.
Ну а мы, выполнив боевую задачу, на той же эвакуационной машине, за руль которой сел усталый Садовский, отправились все вместе в госпиталь.
И мне, и Воронцову необходимо было промыть раны и перебинтоваться, а Зорькин и Садовский собирались помыться в бане, которая находилась рядом со зданием приспособленной под больницу школы.
Боевой выход нашей группы подошёл к концу, хотя день только начинался.
Глава 22
День
Утренний сон пролетел мгновенно — не успел закрыть глаза, а уже день наступил. Все ожидали наступления противника, но, так как я был ещё ранен, отдыхать я остался в госпитале, а не вернулся в окоп. Согласно приказу, который мне дал лично комдив, на позиции расположения свой роты я должен буду прибыть, только если объявят тревогу.
Но, к счастью, её не объявляли, и я, после того, как помылся, и меня перевязали, с удовольствием поспал пять часов.
Услышав шум, открыл один глаз и, заметив на стуле, что стоял рядом с кроватью, мои солнцезащитные очки, уже на автомате надел их. После этого, буквально чувствуя чужие взгляды, ознакомился с обстановкой. Мне она показалась несколько странной — я лежал в палате с другими ранеными, а в дверях стояло ещё пять человек, которые беззастенчиво меня разглядывали во все глаза. Соседи по палате оберегали мой сон, как могли, но, тем не менее, наплыв желающих посмотреть на героя-снайпера просто зашкаливал. Собственно говоря, очень вероятно, что нескончаемый гул от перешёптываний типа: «Да не может быть!», «Неужели он⁈», «Такой молодой, а уже столько немцев укокошил!» и «Да пацан совсем зелёный, а гляди ты, чего учудил!!» и вывел меня из сна.
Посмотрел на толпящихся людей и перевёл взгляд на Апраксина, который лежал возле окна с закрытыми глазами.
Негромко кашлянул, как бы привлекая внимание раненого с забинтованной головой, который, сидя на койке, что стояла напротив моей, и так, не отводя глаз, смотрел на меня не моргая, после чего спросил:
— Товарищ, не подскажете, тот красноармеец, что с усами, жив?
Спросить-то спросил, но сам потом понял нелепость своего вопроса.
«Ясное дело, что Апраксин жив, если его положили в палату к раненым. Странно было бы, если бы было иначе. Нет, конечно, в суматохе и панике всякое могло бы быть, но сейчас-то всё за окном, вроде бы относительно спокойно. А раз так, то значит — точно живой».
— Жив, товарищ красноармеец Забабашкин, — подтвердил мои мысли сосед по палате, продолжая с благоговением смотреть на меня. — Вашего товарища прооперировали. Говорят, пуля навылет прошла. Лёгкие не задеты, так что должен поправиться.
— Это хорошо, — кивнул я, покосился на стоящих в коридоре бойцов и прошептал новому знакомцу: — Товарищ, простите, не знаю, как вас зовут…
— Сержант Тригубов, — с готовностью ответил тот, а затем, чуть помявшись, добавил: — Еремей.
Я тоже представился и, вновь покосившись на стоящую толпу, прошептал:
— Товарищ сержант, а вы не скажете, почему товарищи так на меня пристально смотрят?
Раненый улыбнулся и, подавшись вперёд, прошептал в ответ:
— Вы, Алексей, не взыщите, но люди именно что посмотреть на вас хотят. Видите, вон даже тяжелораненые и те подтянулись, чтобы увидеть вас своими глазами. Уж больно ваш героизм и те подвиги, что вы совершили, всем по душе пришлись. Уж будьте любезны, скажите что-нибудь товарищам.
— Гм, что сказать?
— Что-нибудь. Это очень воодушевит красноармейцев. Особенно сейчас, когда немец готовится к нападению. Ваши слова непременно пойдут во благо и поднимут моральный дух. Скажите пару слов о своём подвиге. Красноармейцы очень хотят это знать.
— Гм, о подвиге? — задумался я, поправив одеяло, а потом, ощущая всю неловкость ситуации, сказал: — Мне б одеться. А то как-то неудобно в нижнем белье пред обществом выступать.
— Да-да, — тут же спохватился Тригубов и принялся выгонять непрошеных зрителей в коридор. Когда в палате, кроме пациентов, никого не осталось, он присел на мою кровать, наклонился ко мне и на ухо прошептал: — К вам два раза лейтенант госбезопасности приходил. Я слышал, он доктору сказал, что, как ты проснёшься, то чтобы за ним послал. И меня попросил сразу по телефону позвонить. Номер свой записал.
— Ясно. Спасибо. Звоните, раз обещали, — поблагодарил я и потрогал забинтованную ногу.
К счастью, болело не очень сильно, и я стал надевать на себя чистую форму, которую мне заботливо положили на стул.
Сейчас меня ждали водные процедуры, закапывание глаз, перевязка, завтрак и отбытие на позиции.
Да, в госпитале хорошо, но войну никто не отменит. Очевидно, противник сейчас находится в поиске механиков-водителей, чтобы продолжить наступление. И как найдёт, непременно пойдёт в атаку. А потому, чтобы потом в спешке не бежать к себе в окоп, лучше мне прибыть туда заранее.
Однако перед этим необходимо было ещё кое-что сделать.
Как только открыл дверь в коридор, на меня тут же уставилось уже человек десять — все, кто не мог быть на позициях, но кое-как мог передвигаться.
Я понимал, что они хотят от меня услышать подробный рассказ о том, как именно я давеча уничтожал противника. Но дело было в том, что о своём секрете, о своей новой удивительной способности, которая появилась у меня при переносе в это время, я не мог им ничего рассказать. А потому ограничился более-менее правдоподобной историей:
— Зорко я видел с самого своего детства. В школьные годы, после учёбы любил ходить в тир, принимал участие в военно-спортивных играх, сдавал нормы ГТО, вот и наловчился.
Думал ещё что-то сказать, но понял, что ничего, кроме общих фраз, в голову не лезет. Поэтому решил заканчивать своё небольшое выступление пророческими словами:
— Товарищи! Нет сомнения в том, что враг силён и коварен. Но нет сомнения и в том, что мы сильнее его, ибо дело наше правое! А потому: враг будет разбит, и победа будет за нами!
Разумеется, моего общего рассказа всем показалось мало, и со всех сторон посыпалось огромное число вопросов, которые можно было свести к одной сути: «Скажи, как именно ты это сделал! Научи! И мы тоже будем нещадно бить захватчиков!»
К сожалению, я не мог им это объяснить и уж тем более научить. Мой перенос в это время был самым
