наших войск полегла тоже половина, по большей части, пехота, лучников пало меньше, они ведь почти не участвовали в рукопашной, только под самый конец битвы.
Наиболее ожесточенные споры вызвала судьба моего дяди. Его тоже захватили в плен, но легко раненого и контуженного. Он валялся в грязи, когда его поймали, привели в чувство и привели ко мне. Поначалу я тоже хотел продать его в рабство. А почему бы и нет, в конце концов?
По большому счету, это ведь он был виноват во всех произошедших неприятностях. Если бы он не полез в монастырь, не взбаламутил остготов, не пытался сместить меня, то ничего бы не случилось. Мы бы уже давно находились в Равенне и я занимался бы развитием города. А теперь мне приходится расхлебывать все это дерьмо, в которое нам затащил дядя Павел, который, честно говоря, никаким родичем давно уже мне не являлся, потому что также хотел вскарабкаться на трон, а для этого был готов сбросить меня оттуда. Когда я вспоминал, сколько всего забот и хлопот он успел мне причинить за все время знакомства, я в порыве гнева даже приказал Лаэлии казнить его.
Но от поспешного решения меня отговорил Донатина.
— Мой император, — сказал он, кланяясь мне, потому что обстоятельства требовали вежливых разговоров. — Зачем казнить вашего родственника и вызывать на себя гнев богов? Если же вы не боитесь ярости потусторонних сил, то хотя бы побойтесь раздражения вашего отца. Известие о гибели брата наверняка поразит его в самое сердце, он заключит с испанскими вестготами перемирие и на всей скорости, на которую способен, направится сюда с войсками. Я предлагаю оставить дядю в живых и держать при себе пленником, чтобы он оставался ценным ресурсом в наших руках.
— А что, если его тоже продать в рабство вместе с остготами? — спросил я, все еще хмурясь. — Он ведь так любил эти варварские племена, рассчитывал с их помощью залезть на трон, вот пусть и не расстается с ними теперь.
— Это будет не менее скорбное известие для вашего отца, мой император, — сказал Донатина, кланяясь. Разговор этот происходил прямо там, в центре лагеря, возле пресловутого оврага, куда сейчас побросали трупы павших врагов. Сейчас большая часть моих соратников занималась уборкой территории лагеря и подгтовкой к выступлению к походу на Равенну. Наш разговор слышал разве что Родерик. Затем, оглянувшись, мой король шпионов добавил: — Что с вами происходит, Ромул? Я не узнаю прежнего расчетливого и умного императора. Разве вы имеете сейчас право действовать, поддаваясь эмоциям и чувствам?
После того, как Лаэлию чуть было не изнасиловали, а затем сама она превратилась в кровожадного палача, я тоже немного начал действовать на эмоциях, признаю это. Замечание Донатины отрезвило меня и с тех пор я снова превратился в изворотливого «Скользкого Бэнга», который пытался с помощью своего ума и характера предотвратить падение Западной Римской империи. Дядю заковали в цепи, как самого настоящего пленника и вели под конвоем из двух солдат.
Что же, именно поэтому пришлось казнить Евсения. Это решение уже было взвешенным и хладнокровным. Взвесив все за и против, я приказал отрубить головы моему бывшему слуге и еще нескольким отъявленным смутьянам. Тут уж пришлось провести показательную казнь, глядите, мол, все, кто задумал против меня что-либо плохое, вот что с вами будет.
Кроме того, мне он оказался слишком непримиримым противником и успел наделать немало бед. Евсению отрубили голову и перед этим я успел с ним поговорить.
— Жаль, что так вышло, — сказал я искренне. Мне всегда нравилось, что Евсений эрудированный и усердно старается выполнить любую поставленную задачу. Но вот, пожалуйста, он тоже сбился с правильной дорожки и перешел в стан моих врагов, причем стал одним из самых ожесточенных, и если его оставить в живых, мог в будущем наделать немало бед. — Я бы хотел предотвратить твою казнь. Есть что-нибудь такое, что ты хотел бы сказать мне перед смертью? Например, кто помогал тебе участвовать в покушении возле нового канала, который я сейчас рою? Если не хочешь говорить, не говори, я все равно узнаю это сам, причем очень скоро. Просто, если ты промолчишь, Лаэлия опять может пострадать, поскольку она снова будет командовать войском на канале.
Может быть, с моей стороны было слишком жестоко говорить ему об этом, тем более, что Лаэлия в ближайшее время собиралась заняться сбором отряда амазонок, а не наблюдать за рытьем канала, но веселые и добрые времена давно прошли, настала пора кидать камни во всех своих противников.
— Никогда не понимал, зачем тебе строить новый канал, если в Равенне и так есть уже два крупных, построенных императорами Рима, более великими, чем ты, Момиллус, — презрительно скривив рот, сказал Евсений. Он был до сих пор помят после стычки с остготами, пытавшимися изначиловать Лаэлию, весь в синяках, ссадинах и кровоподтеках. — Зачем тебе это? Чтобы оставить пресловутый след в истории?
— Ты, оказывается, совсем не понял меня и моих намерений, — с сожалением сказал я. — Если бы мысли о моем распутстве не затуманили тебе мозги, ты бы увидел, что я хочу вернуть городу судоходство. А по существующим каналам нельзя провести торговые корабли. Возможно, их стоило было бы расширить, чтобы корабли заходили прямо в город, но это было бы слишком долго и дорого, кроме того, они часто мелеют, потому что море все дальше отступает от города. Вдобавок, там было бы слишком мало места для нескольких торговых кораблей, а ведь я собираюсь торговать со всем белым светом, даже с великими царствами на востоке, о которых ты едва знаешь. Эх, Евсений, жаль, что ты пошел против меня, в будущем ты бы стал моим полноценным советником и принес бы немало пользы народу. Ну, говори, кто подговорил тебя к участию в покушении.
— Я скажу тебе, но только для того, чтобы и вправду попробовать спасти Лаэлию, — мой слуга с наслаждением произнес имя любимой девушки. — А так в твои грандиозные планы я не верю, тебя уже через пару месяцев сместят или вандалы, или вестготы, или еще кто-нибудь. Рим уже не спасти, чтобы ты там не пробовал придумать и какими надеждами уже не тешил себя. Так вот, слушай, покушение организовали прасины, а именно Веттониан и его супруга Секстилия Север. У нее, как ты помнишь, есть особые причины ненавидеть тебя, Момиллус. Запомни, однажды женщины погубят тебя и я даже из загробного мира буду с радостью наблюдать за твоим падением.
— Это они купили арбалеты у Плотия Гриспа? — спросил я. — И
