заметалась по комнате. Размеры к тому не располагали: пять шагов в одну сторону, семь – в другую. Но я просто не могла сидеть. Немного успокоившись, попыталась обдумать дальнейшее поведение. Нужно быть очень осторожной, взвешивать каждое слово. Постараться понять: как много им известно.
Рассвело. Усталость наконец взяла свое, и я заснула. Несколько часов беспокойного сна. Проснувшись, обнаружила на полу поднос с завтраком: его просунули через небольшое закрывающееся отверстие. Каша, сиорд. Поев, я поставила поднос так же на пол. Умылась, чтобы взбодриться и вновь прилегла. Сидеть за пустым столом казалось бессмыслицей.
Приносили еще обед и ужин. Вполне вкусно и сытно. Но в камеру никто не заходил. Так прошли два дня. Часов у меня не было, время измерялось светом в окне и приемами пищи. Я истомилась от безделья и страха. Сквозь металлическую дверь не долетало ни звука. Попыталась простучать стены, надеясь на отклик, но безрезультатно. Окно – достаточно просторное – было так хитро расположено, что ничего, кроме кусочка неба, я не видела.
На третий день, понимая, что для сохранения психического здоровья мне необходимо срочно занять чем-то мысли, я решила вспомнить свои исследования. Конечно, без материалов и бумаги это малопродуктивно, но какая разница. Была пара моментов, над которыми можно поразмышлять и не опираясь на источники.
Раскачавшись, мозг заработал так шустро, что я даже забыла, где нахожусь. Оба раза, когда в дверь просовывали поднос, я не сразу понимала, что это, и проглатывала еду, не замечая вкуса. Наступил вечер, но я не включала свет, путешествуя по просторам мифологической вселенной.
Щелкнул замок. Этот звук, такой неожиданный за три дня, выстрелил меня обратно в жизнь. Дверь открылась, и вошел человек. Я растерялась. В первый день то и дело казалось, что за мной придут, но теперь я и забыла о том, что сижу в тюрьме.
Мужчина закрыл дверь и нажал выключатель. От вспыхнувшего света я зажмурилась, а потом увидела Полоцкого. Олег Иванович взял стул и сел напротив. Несколько минут прошло в молчании. Я не выдержала первой.
– Долго собираетесь держать меня здесь?
– До суда.
– В чем меня обвиняют?
– Участие в деятельности организации, готовящей государственный переворот и ответственной за теракты в столице.
Знает ли он о готовящейся операции или говорит наобум?
– Вот как. А я думала, что не состою в Совете.
Он не ответил.
– Если это организация, есть и другие участники. Многих посадили за решетку?
– Достаточно. Хотя мы за числом не гнались. Даже если многие остались на свободе, меня не волнует эта мелкая рыбешка. Все главные люди находятся здесь.
– О ком вы?
– Ты с ними не знакома? Скорее всего, нет. Зато жильцов соседних пяти камер знаешь давно.
Взяли всех ребят.
– Решили устроить показательный процесс? Что ж, вы можете состряпать любое обвинение. Только вот доказательств нет.
Полоцкий усмехнулся.
– Я мог бы не отвечать на столь наивную попытку прощупать почву. Но мне скрывать нечего. «Стряпать», как ты выразилась, и не придется. «Дети Виира» – да, я знаю название – сделали предостаточно, чтобы затянуть себе петлю на шее. Что касается доказательств, то их уже немало. А будет еще больше.
И он посмотрел на меня так выразительно, что мороз пробежал по коже. Очевидно, это было заметно, потому что Полоцкий поспешил успокоить:
– Нет, дитя мое, не бойся! Никто тебя пальцем не тронет. Ни тебя, ни ребят. Когда вы предстанете перед народом, на вас не будет и царапинки. Но это случится еще не скоро. Хватит времени подумать о том, что бывает, когда дети решают поиграть в революцию. И кому приходится за это платить.
Он печально улыбнулся и встал. Уже у двери обернулся.
– Мне очень жаль, Вика, что так сложилось. Я мечтал о другом будущем для вас. Давал шансы одуматься. Теперь у тебя тоже есть шанс… Раскаяться.
Когда дверь закрылась, я упала на кровать, обессиленная этим разговором, как дракой. Немного успокоившись, постаралась подвести итог встрече. В сети попало много членов организации и, судя по намекам, кто-то из лидеров. Или даже все. Не так важно, сколько Совет знает о деятельности «Детей Виира». Даже если оставшиеся на свободе смогут затаиться и вновь объединятся, на это потребуется много времени и все старые планы будут уже бесполезны. Придется начинать сначала. Это в лучшем случае.
Ждать пощады бесполезно: больше всего Пастыри бояться потерять власть, и того, кто на нее посягнет, уничтожат. К тому же показательный суд припугнет потенциальных недовольных и отобьет желание бунтовать. Но такой спектакль нужно тщательно подготовить. Я читала о подобных процессах во времена Сталина. Прежде чем выпустить «актеров» на сцену, необходимо сломить их волю, добиться покорности. Иначе суд может стать трибуной для провокационных выступлений.
А что ждет нас? До суда придется томиться в неведении и бездействии. Полоцкому не нужно ни допрашивать нас, ни устраивать очных ставок. Время на «подумать и раскаяться». Если я в чем и раскаивалась, так в недостаточной активности. А еще больше – в том, что не закопала поглубже этот чертов камень в школьном саду.
Только тут я вспомнила о геласере. Его не отняли, как другие вещи. Хотя, скорее не заметили: подвеска была скрыта кофтой в ночь ареста. Но что удивляло больше – его не заметил Полоцкий. Не почувствовал. До сих пор для него это оставалось простым украшением, капризом сентиментальной девочки, тоскующей о доме. А ведь Олег Иванович сильнее всех связан с камнем. Стоп. Что-то царапнуло память. Пока мы разговаривали, на периферии внимания была мелочь, отвлекавшая мысли. Я закрыла глаза и постаралась восстановить сцену.
Вот он открывает дверь: фигура в тени. Входит, включает свет. Смотрит на меня несколько секунд. Берет стул, садится, распахнув полы плаща… Есть! Камень у него на груди! Раньше там было ожерелье с шестью геласерами из колец ребят, но теперь камень один и больше по размеру, словно осколки соединились. Это геласер, никаких сомнений. Выходит, отдельные кусочки его могут срастаться. Почему? Как это происходит? Если ими владеет один человек? Владеет достаточно долго. В любом случае, мне это совсем не нравилось. Полоцкий стал сильнее. Теперь с ним и подавно не может тягаться ни один Пастырь. Если только объединятся. Кто знает, какие интриги плетутся в Совете. Есть ли там единство?
Я почти не попробовала ужин и заснула, утомленная размышлениями. Пронзительный крик заставил меня подскочить на кровати. В камере было ослепительно темно. Крик повторился. Я вскочила и с трудом нашарила выключатель. Впрочем, я и так понимала, что, кроме
