Антон попытался притянуть меня к себе, но я легонько шлепнула его по руке.
– Манекен, ведите себя прилично, – сказала строго, – что еще за шалости.
Он вскинул брови, но послушался.
– Мирослава, – произнес со смешинкой, когда я приложила портновский метр к его плечу, – ты же понимаешь, что в этой конторе обычно снимают мерки исключительно с покойников?
– И чем ты хуже? – Я сосредоточенно записала цифры в блокнотик.
Хмыкнув, он распружинил мою кудряшку и внимательно оценил, как она скрутилась обратно.
Покойники, по крайней мере, рук не распускали бы.
Двигаясь плавно и почти ритуально, я медленно делала замеры. Это могло быть прелюдией, но на самом деле было прощанием.
Антон уловил мое настроение, стоял неподвижно и, казалось, деревенел все больше, и вправду становясь похожим на манекен. Это было пугающе. К тому моменту, когда я присела на корточки, чтобы определить длину штанины, напряжение стало невыносимым.
Потянувшись к блокноту, я выронила карандаш и вздрогнула от резкого звука, с которым он упал на пол.
– Что происходит? – резко спросил Антон.
Ничего не ответив, я с таким остервенением попыталась засунуть блокнот в сумку, что он порвался.
– Мирослава?
– Я сошью тебе хороший костюм, правда… – мой голос истончился, сорвался. Набрав полную грудь воздуха, начала сначала: – Почему ты заказываешь себе такие мешковатые…
И снова не смогла договорить.
Мямля.
Антон поднял карандаш и протянул его мне. Рука моя так сильно дрожала, что это выглядело ужасно неврастенично. Разозлившись, я швырнула его на стол.
– Послушай меня… – Почему я трясусь в сто раз сильнее, чем когда бросала целого мужа? – Ты наденешь мой костюм и выберешь себе самую красивую женщину в городе. Ты не должен оставаться ничьим тайным любовником. Ты должен жить открыто и счастливо, понимаешь?
– Понимаю, – скучным голосом согласился Антон и отвернулся. – Ты решила бросить нас с Лехой оптом. К чему мелочиться, правда, милая?
Как же больно!
Надо быстрее сбежать, чтобы нареветься всласть в родном огороде.
Я кивнула, хоть он и не смотрел на меня, но голос меня уже не слушался. Взяв свою кофту, я допихала блокнот в сумку и направилась к выходу, ничего не видя перед собой.
В голове отрывочными завихрениями кружились все трагические женские персонажи мировой культуры разом: от Клеопатры до Анны Карениной. А потом и земля закружилась, выдернув меня прямиком из финала «Госпожи Бовари». А прежде с землей такого никогда не случалось, разве что в далеком детстве, когда Гамлет Иванович подкидывал меня в воздух.
Не сразу удалось сообразить, что это Антон подхватил меня на руки вместе с кофтой, сумкой и многочисленными книжными страдалицами.
Мы были одного с ним роста, и таскать меня – не самое полезное для спины занятие, учитывая, что Антон мало походил на атлета.
Испуганно притихнув, я даже живот втянула, чтобы меньше весить, но вряд ли это так работало. А потом земля вернулась на место, а Антон остался все так же близко.
Мы оказались в кресле за его столом – вернее, это Антон в кресле, а я на коленях Антона.
Головокружительный кульбит.
– С ума сошел? – растерянно возмутилась я. – А если грыжу заработаешь?
– Где твои жестокость и эгоизм, которые так нравились мне? – вопросом на вопрос ответил Антон. И – ой-ей! – давненько в его голосе не звучало таких злобных интонаций.
– Я довела тебя до мазохизма? – поинтересовалась я печально.
Он отнял у меня сумку и бросил ее на стол. Туда же полетела кофта.
Лишившись всей своей поклажи, я пообещала себе: еще пару секунд, не более, посижу себе спокойненько. Антон так вкусно пах и был таким удобным.
– Хуже. – Он откинулся в кресле, заложив руки за голову.
Не удерживал, как будто точно знал, что меня словно приклеили.
– Ты довела до мазохизма себя. Что за сцену умирающего лебедя ты тут разыграла?
– Умирающий лебедь – не сцена, а хореографическая миниатюра, – пробормотала себе под нос, глубоко уязвленная.
Я тут! А он!
Вот и старайся во благо других людей, никаких аплодисментов и благодарностей.
Между прочим, я несколько дней собиралась с духом, чтобы совершить возвышенный акт самопожертвования во имя светлого будущего Антона. И у меня почти получилось – еще несколько метров, и я бы красиво покинула его, осыпанная ослепительным сиянием своего великодушия.
Антон насвистел – довольно точно и насмешливо – всем известную мелодию Чайковского, правда, почему-то из танца маленьких лебедей. Я невольно фыркнула, уж очень она не подходила пафосу момента, а потом, опомнившись, скорбно нахмурилась.
– Мирослава, давай все сначала. Тебе нужно побыть одной и все обдумать?
– Угм.
– Ты хочешь расстаться со мной?
– Угм.
– Ты хочешь остаться со мной?
– Угм.
Что?
Погодите-ка. Кажется, он меня совсем запутал.
– Какие иезуитские экспресс-курсы ты окончил? – спросила я подозрительно.
Его глаза весело блеснули.
Обратный процесс перетекания из манекена в человека начался, и от этого невероятным образом в меня саму будто вливалась энергия. Теплая-теплая. Солнечная-солнечная.
Плохое настроение, так долго грызущее мою печень, как ветром сдуло.
Ну, привет, игривая и самым неожиданным образом возбудившаяся Мирослава.
Я повернулась так, чтобы лучше видеть его лицо. Привычно пощекотала под подбородком. Утро. Щетина появится после четырех часов дня. Плюс-минус.
– Думаешь, ты тут самый хитрый? Но не получилось ли так, что ты надул сам себя? – вкрадчиво спросила я и вдруг лизнула верхнюю губу Антона.
Не думайте, что это только его застало врасплох, для меня такой поступок тоже стал сюрпризом.
– Каким образом, Мирослава? – тягуче, бархатно, очарованно прокатал мое имя-карамельку на языке Антон.
– Я ведь открыла для тебя все двери на свободу, не так ли? Ты мог уйти и не оглядываться. Без сожалений и чувства вины.
– Позволь уточнить, – Антон расстегнул верхнюю пуговку воротника-стоечки на моем платье, – неужели эта дверь уже закрыта? Неужели я опоздал?
– Боюсь, ты слишком нерасторопен, сладенький.
Еще одна пуговка из шести.
Я опустила глаза на его издевательски застывшие возле третьей пуговицы пальцы.
– Нерасторопен?
– Очень медленный.
– Как ты можешь так быстро передумать?
Ах, какие искорки в его глазах, какие звездочки.
Забыв об играх и обо всем на свете, я прильнула к Антону с поцелуем, нежным-нежным и сахарным-сахарным.
Лучше бы нам было закрыть предварительно дверь, конечно.
Глава 28
– Экий перформанс, – голос богической Риммы прозвучал практически как глас свыше.
Подпрыгнув на Антоне, я так резко оглянулась, что едва не свалилась с кресла.
Вскочила на ноги и вытянулась по стойке «смирно».
Вы не видели, кстати, мой позвоночник? Кажется, я где-то потеряла его, потому
