этих двух убийц.
Уже стартовав, я на мгновение отвлекся, заметив странные сигналы, что подавал мне из остатков палатки пропавший в начале боя оруженосец.
«Да что тебе надо, болезный…»
Но что-то во взгляде парня было такое, что вынудило меня доверить ему свою жизнь. Решив «было не была», я снова рванул в палатку, впрочем, возможно снова загоняя себя в ловушку.
«Плевать…»
Даже прибавив ходу, я не так уж и значительно опередил бронированного толстяка.
— Ну же⁈ — в ужасе взвыл я, сообразив, что тяжелые шаги врага бухают почти впритык за мной.
Радостная улыбка на лице парня не дрогнула. Вместо этого он сунул мне в руки два козыря. Мощных таких, пятнадцати миллиметровых козырных туза.
— Они взведены! — выдохнул мне в лицо Феликс, и уже в следующее мгновение я резко обернулся, а весь мир заполнил закованная в сталь мишень. Как минимум 140−150-килограммовая…
«Ба-ба-бах!»
Сдвоенный выстрел в упор не позволили дотянуться клинку до меня — буквально пару сантиметров. Одна пуля ударила магистратского интригана в центр кирасы и — черт побери! — не сумела пробить ее. Однако удар был такой силы, что он вынужден был притормозить, не смотря на взятый разгон.
А вот вторая — поставила точку в этом споре.
Она разворотила забрало, и расплескала изощренные мозги толстяка внутри шлема, заставив его труп рухнуть, как подкошенный.
* * *
Два часа спустя
— Паскаль, что это с ним?
— Может, заклятье какое? — неуверенно предположил мой начштаба, заинтересованно склонившийся над телом шевалье де Шатонёфа, и еще через мгновение сообщил. — Нет, ему просто врезали по башке. И надо признать, от души врезали! Как голову не пробили — удивляюсь…
Мы стояли в личной палатке лейтенанта.
Оказалось, что алебардщики не принимали участия в нападении на моих «бунтовщиков», и хотя это еще не означало, что все претензии закрыты, но задуматься — заставляло. Для начала нужно было разобраться в том, что произошло за минувшие сутки. Но начать, наверное, все же следовало с победы над интриганом из потьерского магистрата.
…Когда дым от сдвоенного выстрела рассеялся — все это время мы и сами простояли, как громом пораженные — удалось в подробностях рассмотреть, к чему приводят две почти пятнадцатимиллиметровые пули в упор.
С трудом стащив шлем с головы мертвеца, я убедился, что тот однозначно готов, однако рисковать все же не стали.
В этом мире смерть врага — штука далеко не однозначная, а часто — еще и не окончательная. Поэтому стащив с него остальную броню, мы вытащили тело наружу, и я отдели голову и конечности несколькими ударами найденного Феликсом топора.
После этого удалось наконец-то завершить свое собственное снаряжение к бою, и только теперь мы начали всерьез интересоваться происходящим за пределами командирской поляны…
Как ни странно, но к этому моменту стрельба в лесу, словно по волшебству, тоже затихла.
Решив, что «гори оно все синим пламенем» и потери от дружеского огня в такой ситуации штука куда более опасная, я велел Феликсу трубить в мой личный сигнальный рог «общий сбор».
Может быть, просто повезло, но это колдунство оказалось посильнее вражеских громов и молний.
Уже через полчаса вокруг нас собралось не меньше двухсот пятидесяти стрелков, а за последующие полчаса роту и вовсе удалось худо-бедно организовать и пересобрать ее в хоть сколько-нибудь управляемые отряды.
Разослав патрули, выставив секреты и велев собирать раненных и убитых, я строго-настрого запретил приближаться к той части леса, где свои палатки установили алебардщики и стрелки из кулеврин. Как ни странно, но оттуда — тоже никто не появлялся…
С пехотой ближнего боя никаких вопросов — это были люди, прослужившие под началом де Шатонёфа больше года, и хотя у меня была надежда, что некоторое уважение я у них заслужил благодаря событиям в аббатстве, но ожидать неподчинения лейтенанту — было глупо.
С кулевринерами тоже все понятно.
Большую часть пути они плыли на лодках под началом Жана, и вряд ли могли даже допустить мысль, как-то возражать его приказам. Однако среди нападающих на нас никого из них не оказалось, и вот это уже было странно. Поэтому я не спешил посылать своих людней в бой…
Когда стало понятно, что мы готовы и дальше тянуть бессмысленно, я велел выделить полторы сотни самых боевитых, разбить их на три смешанных отрядам и выдвигаться.
Сотникам было строго наказано, палить только наверняка, и если будет опасность. В остальных случаях — стараться брать в плен…
К этому моменту уже удалось выяснить, что больше сотни моих защитников разогнала в лучшем — дюжин, может полторы человек. Правда, во главе с магом. Именно он изначально так наклонил весы сражения, что никакой массовой драки не получилось, а застрелили колдуна в итоге — и вовсе почти случайно.
Трое аркебузиров до сих пор спорили, кто именно из них герой, и это несмотря на то, что в его трупе нашли шесть огнестрельных ран.
Колдуном, кстати, оказался молодой парень, из тех, что я видел во время странного пира в магистрате Потьер-сюр-Сен. Парень, как парень — ничего примечательного, кроме того, что подох он, получается, сильно не сразу, а лишь после второго залпа.
Ну или, может быть, первые раны он получил в других стычках. Теперь это было не узнать, потому что его уцелевшие слуги разбежались. В лесу кроме тела колдуна удалось найти только четыре чужих трупа…
Когда мы подкрались к потенциально враждебному лагерю, там царило растерянное уныние, и никто даже не помышлял о сопротивлении.
Один из ветеранов ничего не объясняя, тут же провел к палатке своего лейтенанта, и прежде чем мы в нее вошли, удалось во всех подробностях рассмотреть трех убитых молниями воинов на входе и мертвого оруженосца де Шатонефа.
Зарезанный кем-то, пацан лежал наособицу, и посмертная маска не оставляла сомнения, что сучилось это с ним очень неожиданно. Удивление осталось на нем несмываемой печатью…
* * *
Дорога к северу от Потьер-сюр-Сен, лагерь в лесу
(15 мая 1402 года, утро следующего дня)
В себя шевалье пришел только к утру. Тело его все это время лежало в моем лагере, и за ним присматривал Паскаль с парочкой ветеранов-пикинеров.
Оружия у них, конечно же, не было. Их задачей было
