случай.
– Знакомы? Извините, девушка, но я с вами не имею чести…
– Ах, чести! Как раз вы имеете эту честь! Быть знакомым со мной!
– Увы…
Я развел руками. И даже изобразил неловкость.
Как же все-все правдоподобно у нас получилось! И перед зрителями. Что и следовало доказать. Я не узнал Ягу. Знакомство было шапочным. Как врача и пациентки. И с какой стати я вообще должен был ее узнавать? Да еще в прикиде Эллочки-людоедочки.
– Так я не поняла – вы знакомы или нет? – пробубнила Айседора.
– Она меня знает, я ее – нет, – категорично ответил я.
– Вранье! Мы знаем друг друга!
– Так пусть Клеопатра и расскажет, откуда знает этого типа. Может, он и вспомнит! – проявил находчивость Туполев.
И он, уличив момент, когда Айседора с любопытством ждала ответа Яги, выскользнул из ее цепких лап.
– Я не могу сказать, – вздохнула Клеопатра. – Во-первых, при вас, вы же не должны знать, кто мы по профессии. Во-вторых, мне не велело начальство. Если он не узнает, так тому и быть. А если узнает… – Клеопатра сурово посмотрела на меня, сдвинув черные брови. – Так пусть сразу и немедленно сообщит куда надо. Понял?
Я развел руками в недоумении и покачал головой.
– Дурдом какой-то…
Это было гениальное завершение. Коротко и ясно. Поверили и зрители, и камеры. Поверили все. Почему вот в такую незатейливую фразу, такую несколько недоуменную и слегка припорошенную легкой досадой, всегда верится. Просто сказать: «Дурдом какой-то!» В любых ситуациях. Поверьте, все поверят. Даже и я сам себе почти поверил. Но только не Клеопатра.
И я вновь сумел прочитать по ее глазам, дословно и без ошибок: «Ха-ха-ха! Как же мы здорово сумели провести этих идиотов! Браво!»
И все же напрасно она так веселилась. Не думаю, что все уж было так: «Ха-ха-ха».
В итоге, махнув на этот дурдом рукой, я поднялся в свой номер. Здесь уместнее было бы сказать – в свою палату. Только бы она не оказалась под номером шесть… По логике мне тут же нужно было набрать Андреева. Логике я не противился. И начал в трубку горячиться. Умеренно горячиться. Если горячность бывает умеренной.
– Вы просто поставили меня в неловкое положение! Ей-богу, Михаил Дмитриевич! Ну, что за штучки вы со мной проделываете? И какая логика в том, что, узнав одного знакомого и доложив о нем вам, я почему-то скрыл про второго! Абсурд какой-то!.. И потом, Михаил Дмитриевич… Боже, как прекрасно, что я наконец-то запомнил, как вас зовут… Это доказывает, что я с вами слишком часто общаюсь, разве не так? Так. Так вот так, теперь. Теперь будет только хуже! Или вы скажете, откуда я знаю эту весьма эксцентричную девицу? Либо мне придется ломать голову, откуда я ее знаю! Так уж облегчите мое незавидное положение! Скажите, будьте любезны!.. А то я сразу почуял подвох в вашем вопросе. Ну, того, который был «выстрелом» в спину. С кем я еще здесь знаком?.. Я даже за секунду пробежался по всем лицам, которые запомнил! А тут прихожу – и этот концерт! Это просто… Ну, просто ни в какие рамки! Это…
– Вы высказались.
На сей раз он грубо прервал меня. Хотя грубость не входила в его функциональные обязанности. Но, видимо, ему надоела моя болтовня.
– Все! И ничего я объяснять не намерен. Впрочем… Впрочем, ладно, облегчу ваше незавидное положение. Не ломайте голову. Она вам еще пригодится. Забудьте об этой девице. А мы ее переведем в другой особняк.
– Ага! Значит, я все-таки ее знаю!
– Ну, какой же вы дотошный! Ладно! Примерно объяснюсь. Но примерно. Это она вас знает. Вы же о ней понятия не имеете и не имели. Вас удовлетворит мое объяснение?
– Не понимаю.
– Она сама нам позвонила и все рассказала. А мы просто решили перепроверить ее информацию. Вот она и разыграла этот спектакль. И что тут непонятного? Сколько на свете живет людей, которых вы знаете, а они о вас и понятия не имеют. Ну, артисты, дикторы телевидения. И наоборот. Вот так, дорогой. И забудьте… Ладно, пусть она остается в этом доме. Мое правило – никогда не пересдавать карты. Чтобы потом не жалеть о проигрыше… Да, и еще. Как вам этот Аристид?
– Ну… – Я запнулся. Главное, не ляпнуть лишнего. – Ну, я же его мало знал. После распределения он уехал. А вообще всегда ходил в честных. От этого и кликуха была – Чеснок. Мне всегда было жаль этого парня. Хотя в жалости он не нуждался. В любом случае, если он берется за дело – ждите всегда, что не предаст.
– А если дело не по душе?
– Значит… Тогда бы не брался. Я думаю, он не подведет.
– Ну, хорошо. Встречайтесь. И спокойной ночи. Только я вас умоляю – не ломайте голову. А то ненароком свернете себе шею…
Я недоуменно вертел гудящую трубку в руках. Последняя фраза про свернутую шею мне не очень понравилась. Да ладно. Во всяком случае, вроде я сумел не напортачить за день… А еще в этот день я научился читать по глазам. Может, все влюбленные умеют читать по глазам? И просто скрывают?
На следующий день, как и положено по графику, состоялась очередная лекция Склифосовского. Про искусство и про влияние врачей на людей искусства, которые, как правило, являются бедолагами с надломленной психикой. По этому случаю профессор даже нацепил черный фетровый берет. Снял пиджак. И повязал ярко-клетчатый шарф. Всем видом подыгрывая богеме.
– Настоящее искусство, или, как они его называют, высокое делает людей неуравновешенными. Слишком чувственными и чувствительными. Слишком плаксивыми и слезливыми. С завышенным самоанализом и завышенной совестливостью. Совокупность этих черт и приводит к опустошению, лености… А значит – к неработоспособности. Люди с мыслями не способны работать. Они хотят мыслить. И задают слишком много вопросов. В том числе – во имя чего работать? Или – зачем жить? А планете нужны подобные индивиды? Однозначно – нет! Поэтому мы и создаем искусство меры. Во всем нужна мера! Слишком высоко – значит плохо! Слишком низко? Да, низкое обязательно пусть будет, но лучше всего – среднее. Среднее искусство. И ни в коем случае – ни выше, ни за что! Ни в коем случае не поддерживать таланты! Они средними быть никогда не научатся…
И так уж эти гении и таланты слишком намутили в истории. Нам же нужна предсказуемая культура! И ее предсказуемые служители. На свете миллионы людей, кто умеет писать. Пусть без особых способностей. Вот они пусть и пишут! Кто
