колонной, состоявшей из нескольких бригад; ведущей была бригада Хейзена из дивизии Вуда. То, что Хейзен понял приказ именно так, я услышал от него самого во время марша, поскольку я служил при его штабе. Но после марша, который мы проделали со скоростью менее мили в час, мы еще три часа стояли на месте – словно для того, чтобы ознакомить врага с нашими намерениями. Кроме того, нашу ослабленную бригаду в составе полутора тысяч человек послали вперед, на подмогу армии генерала Джонстона, без поддержки. «Мы введем в действие Хейзена и посмотрим, добьется ли он успеха». Услышав такие слова генерала Вуда, обращенные к генералу Ховарду, мы впервые узнали об истинной природе порученной нам задачи.
Покойный генерал У.Б. Хейзен, прирожденный боец, кадровый военный, после войны начальник связи армии, был самым ненавидимым из всех известных мне людей.
Одно воспоминание о нем наводит ужас на всех недостойных военных. Он прожил бурную жизнь и постоянно находился в центре скандалов. Его немилость имели несчастье навлечь на себя Грант, Шерман, Шеридан и бесчисленное множество не столь известных людей; всех их он пытался наказать. После войны он не раз становился центральной фигурой военных трибуналов или расследований конгресса; его обвиняли во всех грехах – от воровства до трусости. Его переводили на малозначительные посты, на него «наскакивали» представители прессы, его предавали публично и частным образом, но он всегда выходил победителем. Будучи начальником связи, он враждовал с военным министром и подвергал его слова сомнению. Он обвинял Шеридана во лжи, Шермана в варварстве, Гранта в неспособности исполнять свои обязанности. Он был агрессивным, высокомерным тираном, благородным, правдивым, отважным воином, верным другом и одним из самых невыносимых людей. Долг был его религией; подобно мусульманину, он насаждал свою религию мечом. Его миссионерские усилия главным образом были направлены против духовной тьмы старших по званию, хотя он охотно отвлекался от преследования грешного командира и отдавал приказ наказать укравшего курицу ординарца: вора сажали на деревянные козлы и привязывали к его ногам тяжелые камни. Один бригадный генерал называл Хейзена «синонимом неповиновения». Поскольку мой командир, мой друг и мой учитель военного искусства уже не может ответить на нападки, пусть за него ответят его дела. Узнав от Вуда, что его вводят в действие и «посмотрят, какого успеха он добьется в разгроме армии» – и, услышав, что Ховард согласен, – он, не говоря ни слова, поскакал к своей ослабленной бригаде и стал терпеливо ждать команды «Марш!». Лишь по выражению его лица, которое приучился распознавать, я понял, что он считает приказ преступной ошибкой.
В течение целых семи часов враг узнавал о наших передвижениях и готовился нас встретить. Генерал Джонстон пишет:
«Укрепленная траншеями линия федеральных войск [мы не окапывались! – Примеч. авт.] настолько растянулась влево, что мы сочли необходимым перебросить дивизию Клеберна к корпусу Харди на нашем правом фланге, где она закрепилась рядом с людьми полка».
Генерал Худ, который командовал корпусом противника на правом фланге, пишет:
«Утром 27-го стало известно, что враг стремительно наращивает левый фланг, угрожая моему правому флангу. Навстречу выдвинулся Клеберн, и в половине шестого пополудни началась ожесточенная атака на правый фланг. Противника встретил генерал-майор Уилер со своим кавалерийским эскадроном. Нападение на Клеберна и Уилера отличалось большой последовательностью».
Вот каково было тогдашнее положение: ослабленная бригада, состоявшая из полутора тысяч человек, ждала приказа наступать. Сзади толпились солдаты из других подразделений, исполнявшие роль зрителей. Бригаде предстояло подняться на четверть мили по склону холма. Путь лежал через почти непроходимые заросли, прорезанные глубокими оврагами. Они должны были преодолеть укрепления, которые сооружали не спеша и охраняли двумя дивизиями опытных солдат, закаленных в боях, как и они сами. Правда, всех подробностей мы не знали, но, если бы кто-то, помимо Вуда и Ховарда, ожидал «легкой победы», он должен был бы выбрать более выгодную диспозицию. Мне, как инженеру-топографу, приказали спешно осмотреть местность впереди. Во время осмотра я достаточно далеко продвинулся вперед по лесу и отчетливо слышал разговоры ждущих нас врагов, о чем и доложил по возвращении. Однако с нашей позиции не было слышно ничего, кроме завывания ветра в ветвях деревьев и птичьего пения. Кто-то заметил: жаль их пугать, но придется немного пошуметь. Мы посмеялись; люди, ждущие смерти на поле боя, смешливы, хотя их смех и не заразителен.
Бригада состояла из четырех батальонов; два стояли впереди и два сзади, на расстоянии около двухсот ярдов. Правым передним батальоном командовал полковник Р.Л. Кимберли из 41-го Огайского полка, левым – полковник О.Х. Пейн из 124-го Огайского, задними батальонами командовали полковник Дж. С. Фой из 23-го Кентуккийского и полковник У.У. Берри из 5-го Кентуккийского – все храбрые и опытные офицеры, закаленные многочисленными боями. Всего в наше подразделение (известное как Вторая бригада, Третья дивизия, Четвертый корпус) входило не менее девяти полков; в каждом из них после многочисленных боев насчитывалось менее двухсот солдат. Будь мы в полном составе, у нас было бы около восьми тысяч солдат.
Мы двинулись вперед. Меньше чем через минуту строй нарушился, превратившись просто в толпу людей, которые с трудом, толкаясь и теснясь, пробирались сквозь густые заросли. Самые сильные и храбрые шли впереди; остальные рассыпались веером, ломая строй, хотя все время пытались выровняться. Вначале мы шли вдоль левого берега небольшой реки, которая текла по дну глубокого оврага; наши левые батальоны карабкались по крутому склону. Вскоре мы подошли к тому месту, где от реки отходил рукав. Кто-то переходил речку вброд, кто-то двигался поверху. Строй снова смешался. В таком месте четкий строй был невозможен. Знаменосцы ушли далеко вперед; свернутые знамена лежали у них на плечах. Если бы знамена развернули, полотнища разорвали бы в клочья нависшие ветви. Всех лошадей отправили в тыл. Генерал, его штаб и все старшие офицеры вынуждены были спешиться.
– Мы остановимся и перегруппируемся, когда выберемся отсюда, – сказал адъютант.
Вдруг мы услышали треск выстрелов, знакомый свист пуль, и промежутки между деревьями перед нами заволокло сизым дымом. Хриплые, пронзительные крики вырвались из тысячи глоток. Передовая линия отважных и храбрых бойцов замерла на месте, как двигалась – неровной линией. Толпа стала плотнее, когда первые ряды остановились, а остальные продолжали двигаться вперед. Все стреляли. Шум был оглушительным, воздух дрожал от пуль и туч шрапнели. В устойчивом, неизменном треске выстрелов канонада скорее ощущалась, чем слышалась, зато мы отлично различали в общем треске визг шрапнельных снарядов. Шрапнель с треском впивалась в стволы и ветви. У нас же артиллерии не было, и ответить мы не могли.
Наши храбрые
