причитает беременная мадам.
– Я не хочу пугать и расстраивать тебя.
– Я расстраиваюсь каждый раз, когда ты уходишь.
В последнее время наши разговоры постоянно приходят к тому, что Лекса просит меня прекратить выбираться наружу. Но я отказываюсь. У меня есть на это веская причина. Дело в том, что я уверена, рано или поздно база станет непригодной для жизни. Не знаю почему я так уверена в этом, но мои мысли довольно часто кружат мимо этой параноидальной идеи. Что-то может пойти не так, на нас нападут люди или же зараженные. Что-то случится с электричеством и тогда кислороду будет довольно-таки проблематично попасть в подземный бункер. И если я не буду выходить на поверхность, то то, что мы увидим после выхода с базы, снесет нам крышу, мы будем максимально неподготовленными и погибнем.
Все, кто не носит чёрное или же белое, даже не подозревают, что стало с миром на поверхности. Ведь черные не могут рассказывать то, что происходит на заданиях, а медики, все как один, подписали документ, благодаря которому всё, что они узнают для лечения раненых или же для поиска вакцины, остаётся под строгим запретом на распространение. Наше правление решает, что желтые должны знать, а чего им знать не следует. Поэтому мама и Лекса продолжают жить в неведении. И пусть пока всё так и остаётся. Мама и так напереживалась за свою жизнь, а Лексе нервничать вообще нельзя.
– Боже, я снова хочу писать, – говорит Лекса и с трудом поднимается с кровати, смотрит на Габи, которая прекратила копать тоннели у себя в носу и говорит. – Габриэла, я скоро вернусь.
Девочка кивает ей и тоже сползает с кровати. На базе мы уже больше семи месяцев, а Габи так и не заговорила. Наблюдая за маленькой красоткой, невольно улыбаюсь ей. Она безмерно милый и покладистый ребенок. Мама говорит, что если бы мы с Лексой были такими в детстве, то она родила бы по крайней мере футбольную команду, но мой спесивый нрав отбил у мамы подобное сумасшедшее желание.
Крик из ванной приводит меня в чувство. Подлетаю к двери и стучусь.
– Лекса?
– Алекс, помоги!
Открываю дверь и… вот чёрт! Лекса стоит в середине небольшой комнаты, её свободные серые штаны в крови.
– Алекс, так не должно быть. О, боже, с Доми что-то не так. Я знала. Я это знала.
– Стой здесь, я приведу медика.
Выбегаю из комнаты и тут же возвращаюсь. Беру Габи на руки и бегу так быстро, как только могу, за спиной слышу очередной крик сестры и ускоряюсь. Не дожидаясь лифта, отправляюсь на лестничную площадку и бегу на нужный этаж. Нахожу доктора Эмета в своей палате. Запыхавшись, говорю:
– Там человеку плохо. Беременная, срок восемь месяцев. Кровотечение.
Эмет быстро скидывает нужное в свой чемоданчик и окликает девушку ассистентку, которая теперь работает на моём месте. Отдаёт указания ей, и мы бежим обратно. Габи маленькая, но нереально тяжелая. Оказавшись в комнате, замираю на пороге, а доктор отправляется к кровати, на которой лежит Лекса, мама сидит возле неё и держит за руку, сестра кричит и корчится, на лице выступил пот, в округе всё в крови. Отворачиваю Габи от неприглядной картины, и в итоге, сама не выдержав воплей Лексы и боли, что написана на её лице, выхожу за дверь.
– Габи, пойдем, я уведу тебя в комнату с игрушками.
Девочка кивает и берет мою руку. Отвожу Габи в комнату, которая по большей части напоминает пятиминутный детский сад. Родители приводят сюда детей на небольшой промежуток времени, Мира – девушка, что работает здесь, с улыбкой принимает Габи, обещаю вернуться за ней через час и бегу обратно к Лексе.
О, Боже, я за неё так никогда не боялась. А что, если она не выживет? А ребенок? Почему пошла кровь? Все ведь было в порядке. Ещё не дойдя до двери замечаю маму.
– Почему ты здесь? – спрашиваю я.
Сейчас место мамы рядом с Лексой и только с ней.
– Доктор прогнал меня, – всхлипывает мама.
Неуместная тишина давит на нервы.
– Почему она больше не кричит? – спрашиваю я и не замечаю, как сжимаю пальцы в кулаки.
– Я не знаю, она… она, кажется, потеряла сознание.
Пытаюсь обойти маму, но она преграждает мне путь.
– Детка, не надо, не мешай докторам. Мы будем только мешать.
– А если…
– Нет! – отрезает мама, и я вижу за пеленой слёз решимость, которую видела лишь однажды, когда мама ворвалась в дом с ружьем, чтобы спасти меня. – Они знают, что делать, а мы только будем их отвлекать, а сейчас всё их внимание должно быть направлено на одно. Они обязаны спасти мою дочь и внука.
Дверь открывается, и оттуда выбегает невесть откуда взявшаяся ассистентка доктора Эмета, она сломя голову несется прочь. Сажусь рядом с дверью и прислушиваюсь к тому, что происходит в комнате. Ничего не слышно. Я успеваю трижды отговорить сама себя от похода в комнату, как ассистентка возвращается, кроме неё ещё трое белых.
Дела плохи.
Столько врачей в одном месте. Это очень-очень не хорошо.
Боже, Лекса, только выживи.
Я повторяю это десятки раз, но когда вижу, как ещё двое белых везут какую-то аппаратуру, то начинаю терять надежду. Не знаю сколько проходит времени. Даже предположить не могу. В голове вата, а во рту привкус горечи.
– Моя девочка, – причитает мама и снова закрывает себе руками рот.
Подсаживаюсь к ней и обнимаю. Мама наклоняется мне на плечо, до боли сжимает мою руку и начинает плакать. У меня же слёз нет. Но взамен им у меня есть одно из самых отвратительных чувств на свете – беспомощность.
Я ничего не могу сделать. Ничем не могу помочь.
Мама продолжает тихо ронять слезы, прохожие смотрят на нас, но я не обращаю на них внимания. Я не знаю ни одной молитвы, но сейчас я сочиняю свою и повторяю её раз за разом. Снова и снова прошу всевышнего спасти Лексу. Она ещё так молода. Ведь ей только через две недели исполнится семнадцать. Она не может испытать такой боли и умереть. Это несправедливо. Она должна, обязана жить.
Когда выходит доктор Эмет, его лицо – маска скорби.
– Нет, – говорю я и сжимаю маму ещё крепче.
Мама вскидывает голову и, увидев доктора, тут же начинает рыдать ещё громче, это больше не тихий плач, это вой волчицы, у которой отняли её волчонка.
– Что…
– Миссис Брукс, ваша дочь спит, ребенка мы сейчас заберем, с ним всё в порядке, но
