ее в плечо, будто был недоволен хозяйкой, на что-то обиделся, раздался грохот, от которого в ушах у Лейлы зазвенело, грохот был запоздалый, словно в винтовке сработал какой-то замедлитель, затормозил выстрел. Лейле показалось, что сейчас осколок звука, будто кусок железа ударит ей в голову, пробьет висок или затылок, но нет, в следующий миг она поняла, что этого не произошло и не произойдет.
Она вновь взялась за винтовку – хотела достать и шурави, который решил жениться на этой светловолосой, послать свадебный свинцовый подарок и ему, но в следующий миг преодолела это желание и поспешно откатилась в сторону, нырнула за горбатый запыленный камень; здесь ее ожидал молчаливый напарник с прищуренными, словно бы все время смотрел в прицел, глазами. Он подхватил Лейлу под руку и увлек в длинный каменный проход, хорошо прикрытый сверху – ни с одного вертолета не разглядишь, из первого тоннеля они нырнули во второй, более широкий, в некоторых местах здесь вообще можно было ехать на коне, – и вскоре исчезли…
Галина отчетливо слышала удар, раздавшийся где-то далеко-далеко у нее за головой, вскинулась, словно бы хотела подняться со своего места и пересесть к подружкам, но ее опередил сильный удар в верх шеи, отбросил вперед на стол, она сбила на пол графин, в котором призывно светился красный гранатовый ликер, пару тарелок с едой и неверяще закрыла глаза.
На войне человек бывает готов ко всяким неожиданностям, и вообще на фронтовых тропах смерть встречается чаще, чем жизнь, поэтому случается, что быстрая реакция спасает бойца. Спасает, где бы он ни находился – в окопе во время передышки или в атаке, когда он огнем автомата расчищает себе дорогу, стараясь вырваться на простор, глотает пыль, каменную крошку, разную гадость, вьющуюся в горячем воздухе, кричит что-то и сам не слышит собственного крика, да и часто не понимает того, что делает…
Ноги сами несут его в нужное место, руки автоматически отщелкивают опустевший рожок из автоматного приемника, глаза фиксируют всякую опасность, возникающую впереди, вплоть до почти невидимых деталей, вообще до мелочей, которые невозможно засечь, тело послушно выполняет команды, звучащие в мозгу бойца. Галя Клевцова, уносясь куда-то вперед, в невидимое пространство, пыталась управлять собой, но это у нее уже не получалось.
Факт, что она не может управлять собою, удивил ее, одновременно вызвал боль и неверие: это что же такое происходит? Галя должна была дать себе ответ, но сделать этого не сумела, она уже не видела и не слышала ничего – находилась в вязкой, какой-то липкой темноте, в которой ничего не было видно, не различались ни углы, ни выступы, ни стены, и вообще нельзя было разглядеть ни одного предмета.
Впрочем, продолжалось это недолго, через некоторое время впереди завиднелась крохотная светлая точка, будто навстречу Гале Клевцовой тоже кто-то несся.
А может, это была звезда, на которой ей теперь предстояло жить?
Точка ширилась, боролась с неуступчивой темнотой, пробивалась сквозь нее, двигалась вперед – двигалась все же, словно бы давала понять всем, кто ее видит, что кроме одной жизни на земле есть другая жизнь – совершенно иная, человеку неведомая, и нужно только терпение, чтобы дождаться ее, дотянуться до светлого края, обозначавшего ворота, вход в иной мир.
В мире том сержант Галина Клевцова и будет отныне обитать.
Моргуненко, опытный солдат, сразу понял, что произошло; обсыпанный осколками стекла, лопнувшего за спиной, он выскочил из зала, где вновь увлеченно начал петь Ободзинский, на бегу сорвал со стенки автомат, висевший у самой двери, выскочил во двор, где Тимур на остатках углей решил запечь десятка два помидоров, крутанулся на одном каблуке, пытаясь определить место, откуда стреляли.
Горы были тихи и безлюдны, ни одной движущейся точки в них, даже орлов, обычно неподвижно висевших над вершинами, и тех не было… Рядом с Моргуненко оказался Гужаев, также в «калашниковым» в руках.
– Где? Кто? – хрипло выкрикнул Гужаев. – Откуда стреляли?
Моргуненко снова крутнулся на одном каблуке, стер со щеки кровь – осколки стекла порезали кожу в нескольких местах. Он слышал выкрики Гужаева и одновременно не слышал их – боль била в уши, оглушала его, стреляла так, что ломило не только сердце, ломило даже ноги, мышцы груди, спину от неверия, от секущего ошеломления, схожего с грозовым ударом, тело почти не слушалось его, лицо сделалось бледным и тяжелым.
Золотисто-коричневого загара, который еще десять минут назад украшал его лицо, как не бывало. Он толкнулся стволом автомата в одну строну двора – никого, толкнулся в другую – также никого.
– Кто?! – закричал он отчаянно, что было силы. – За что? И почему именно ее, а не меня? А? Почему?
Этого не знал никто.
Через двенадцать минут пара «крокодилов» – вертолетов Ми-24, возвращавшихся с задания, прямо в воздухе получила приказ прочесать ближайшие хребты, и вертолеты это сделали. Но ни одного человека, ни одной живой души среди камней не обнаружили. Хотя беспризорный бур, валявшийся на замшелой плешке засекли, сообщили о нем в отдел разведки армии, и через десять минут дежурная группа бойцов выступила из Кабула в горы…
Спасти Галю Клевцову не удалось. Пуля хоть и находилась на излете, и ослабла изрядно, но рану оставила смертельную, сержант Клевцова умерла, не приходя в сознание, и в Сибирь, к Галиной матери, в сопровождении заместителя начальника госпиталя, было отправлено ее тело.
Сержанта Моргуненко, хотя он и рвался в бой, и готов был участвовать в любой операции, самой опасной, вплоть до тотального рейда по душманским лагерям, некоторое время вообще держали в полку, нагружая разными дежурными обязанностями, не выпускали, но потом все-таки дали «добро» на выход, – посчитали, что он пришел в себя, саднящая боль, допекавшая его в первое время, прошла, и в бою он теперь будет действовать обдуманно, осторожно, но, как всегда, смело, но Моргуненко из этого похода уже не вернулся – бросился на выстрел, прикрывая майора Кудлина, временно прикомандированного к их полку, и принял на себя его пулю.
Посмертно был награжден орденом Красной Звезды.
Минут десять он еще был жив, пришел в себя и попросил склонившегося над ним майора:
– Меня похороните… похороните в Сибири, прошу… там, где Галя лежит, в городе Кузнецке.
– Погоди, погоди, – заторопился, давясь словами, Кудлин, – не уходи… Ты не должен умереть, Моргуненко! Держись!
Моргуненко застонал, в уголках губ у него появилась кровь, он попытался еще что-то сказать, но не смог.
Когда группа вернулась домой, стало понятно, почему Моргуненко попросил похоронить его рядом с женой, с Галей Клевцовой, – он был детдомовским, не имел ни отца, ни матери, ни конкретного города, который можно было вписать в метрику, в графу «место рождения», местом рождения у Моргуненко была вся Россия, весь Советский Союз, поскольку родился
