скорой, думаю, охране центра запомнилось бы. А найти в какую больницу, дело нескольких минут. — От осознания как легко я просрал свой шанс стало только хуже. — Пап, а я тут подумал, — я насторожился, и как оказалось не зря. — Если ты маму, как ты говоришь, сделал своей, то она же теперь в другом месте или с другой семьёй жить не сможет? — Нет. — Выдохнул я. — Сейчас я тебе кое-что объясню. Не смотря на то, что мы с твоей мамой не поженились, и официально не женаты, она всё равно хозяйка в этом доме, она твоя мама, ты сам так решил. А для меня она просто всё. Ты и она мой смысл жизни, понимаешь? Поэтому жить она будет здесь, под нашей защитой, мы будем отвечать за её здоровье и благополучие. А другая семья, боюсь, что любого, кто попробует забрать её у нас, ждёт не очень хорошее будущее. — Ты тоже Милану моей мамой зовёшь. Ты согласен с моим выбором? — впервые улыбнулся сын, сидя у меня на коленях. — Это лучший выбор из всех, какие только могли быть! — подтвердил я решение Арлана. — А почему тогда тетя Ксана тебе говорила, чтобы ты шёл и говорил маме, что она должна руки на себя наложить? — уточнял все непонятные моменты сын. — Понимаешь, это она припоминала мне один наш серьёзный разговор. Знаешь, мне всегда твердили, что женщина должна себя хранить до замужества. И тогда она хорошая, чистая. Такой можно доверить вынашивать и рожать своих детей, потому что она достойная. — Я пытался как можно проще объяснить свои убеждения. — А если случилось так, что женщина не сберегла себя, то у неё только один выход, чтобы остаться для семьи честной и достойной. Наложить на себя руки. Тогда её семье будет за неё не стыдно, и за неё можно будет отомстить. Чтобы смыть её позор. Только легко рассуждать и всем тыкать как правильно, когда это не касается лично тебя. Когда вот в такой ситуации оказывается не та, кого ты… — Кого ты, что, пап? — ухватился сын за обрывок фразы. — Я тебе сейчас скажу, но ты мне пообещаешь, что никому, даже Милане, не расскажешь. Тем более ей. — Я дождался согласия сына и продолжил. — Не та, кого ты любишь. Знаешь, я сейчас понял, что только нелюбимую можно обречь на такое. Это не позор, если женщина оказалась слабее. Это её боль и горе, нельзя её в этом винить и обрекать на смерть. Нет в этом ни чести, ни гордости. Многие тебе скажут, что если мужчина принял женщину после того, как она пережила насилие, то он не мужчина. А я тебе скажу, что он больше мужчина, чем всё, кто его осуждают вместе взятые. Только это знание далось мне очень дорогой ценой. А ты поэтому вчера в мою комнату прибежал? — Да. И очень испугался, когда услышал, что мама не хочет жить. — Признался Арлан. — Арлан, ей сейчас очень плохо и больно. И стыдно. Хотя её вины ни в чëм нет. А ещё очень страшно. И в этом состоянии она может сделать непоправимое. Поэтому я и решил убрать опасные предметы. И одну её желательно не оставлять. Понимаешь? — сын уверенно кивнул. — Пойдём, наверное, уже пришли женщины из прислуги. Нужно сообщить им, что Эльмира отравила Милану и о том, что Милана теперь член семьи и хозяйка. И на завтрак нужно что-то лёгкое. — Хорошо. Я прослежу. И я подумаю, как сделать так, чтобы маме в нашем доме было не страшно. — Пообещал мне Арлан. — А когда ты у мамы будешь просить прощения? — Не буду, Арлан. Очень хочу, целый день уговаривал бы её. Но есть такие поступки, которые не прощают. Их просто не должно было быть! — ответил я. — Но это опять ты так решил! А решать должна мама, раз ты перед ней виноват. — Возмутился сын, но в дом мы вошли, держась за руку.
Мой сын, моя гордость, моё продолжение. И мой самый верный и надёжный союзник.
На кухне как я и ожидал, уже началась работа. — Вчера, когда вас всех не было, в этом доме произошли серьёзные изменения. — Начал я. — Амиран Аланович, обычно мы уходим позднее, да и кто-то всегда остаётся на ночь, чтобы проследить за кухней, порядком. Но последние три дня, нас отправляли домой в приказном порядке. — Объяснила мне причину ранних уходов Амани. — По распоряжению Эльмиры… — Вы видно забыли, в чьём доме работаете, и кто вас содержит. — Перебил её я. — Разве я давал распоряжения слушать чьи-либо приказы кроме моих, Арлана и Миланы Алексеевны? — Простите, — запинаясь и переглядываясь, начали в разнобой произносить женщины. — Хватит. Эльмира отравила Милану и пыталась солгать, что скоро станет моей женой. Ложь очень быстро вскрылась, как и вред причинённый Эльмирой. Так вот, без моего личного разрешения никого постороннего в этом доме не будет. Охрана перетряхнëт все записи с камер, все ваши разговоры. Те, кто помогал Эльмире, доносил ей о том, что здесь происходит, горько об этом пожалеют! — Я заметил сразу несколько испуганных лиц. — Я надеюсь дополнительно объяснять, что впускать или проводить в дом кого бы то ни было, бывший ли работник в роде Баянат, отец ли моей бывшей жены, нельзя — нет необходимости? Слушать оправдания я не стану, прикажу удавить на заднем дворе и разбираться не буду. Милана, хоть ещё и слаба, вернулась в этот дом. С момента своего возвращения, она и только она, полноправная хозяйка этого дома, всего, что мне принадлежит, и всех, кто здесь проживает. Один непочтительный взгляд, одна мысль ослушаться её или навредить ей, и можете сами идти на задний двор. Милана согласилась признать моего сына своим, и со вчерашнего дня, она мать Арлана. Моего единственного сына и наследника. И прежде, чем подумать о том, чтобы причинить моей жене вред, вспомните, что её покой для меня в разы важнее ваших жизней. Арлан только чуть сжал мою ладонь на словах о том, что Милана моя жена. Но по-другому объяснить её статус и положение в доме я не мог. А так, все грани четко очерчены. И пусть только попробуют подойти к черте. Именно подойти. — Амани, приготовь завтрак с учётом того, что Милане пока нужно питаться полегче. — Предупредил я. Остального никому знать не следовало. Достаточно того, что об этом знает семья. Впрочем, это скорее мне следовало опасаться того, как они отреагируют. Нет, я не боялся упрёков. Не боялся, что они откажутся от родства со мной. Я уже
