гостей из мира живых.
— Уходите! — коротко отрезала Олейя, поворачиваясь к выходу. — Я повелеваю вам уйти.
Она бросилась вон из гостиной, Алеэль кинулся следом, пересекая границу света и тени. Олейя успела захлопнуть дверь личных покоев у самого носа принца.
— Мама, открой! — Алеэль колотил в дверь. — Умоляю, открой!
Олейя огляделась — призраки ночи хищно оскалились, чуя добычу. Маленький драконенок бился внутри, как рыбка в аквариуме. Олейя едва совладала с трясущимися руками. Чугунный тяжелый засов крепко держал дверь. Но на той стороне потеряли терпение — дверь начали вышибать.
— Мама, я могу помочь! Мамочка, открой! — засов дрогнул, винты вырывали куски стены, драконенок внутри метался, чуя собрата. Только Алеэль погубит и себя, и его! Ему не спастись… Он проклят вместе с ней, одним проклятьем.
— Алеэль, убирайся! Я приказываю тебе! — Оли задрожала.
Дверь едва держалась. Вся армия ночи, все силы проклятого мира, все грязные ошметки чужих темных дел и поступков, вся нечисть собралась, ожидая жертву. Огня дракона не хватит, чтобы сжечь их всех!
Олейя в отчаянии прижалась к стене, засов звенел.
Олейя схватила арбалет. Дверь вылетела, Алеэль едва не переступил порог.
Оли смотрела только на тонкую грань, невидимую нить отделяющую сына от Мрака Темной Реи.
— Мама, — выдохнул Алеэль.
Миг — и он пересек бы черту. Оли вдруг поняла, что нужно сделать, чтобы Мрак не пожрал Свет. Чтобы Поднебесье уцелело, а драконий огонь не угас. Темная Рея всегда оставалась воином, и теперь ей хватило духа.
Болт вырвался, свиста не было, как и стона, только глухой стук.
Алеэль выхватил из рук арбалет уже без болта.
Олейя провожала Свет глазами. Ей вспомнилось, как маленькой она играла с камнями у реки, как прозрачный, искрящийся свет струями огибал пальчики…
Сны дракона. Час Дракона. Море.
Хлопья мокрого снега прятали хвою соснового леса под пушистым, тающим покрывалом. Возле костра хлопья превращались в крупные капли, они росою усеивали пожелтелые иголки. Пламя тихо потрескивало, расходясь теплом, светом и прозрачным, ароматным дымом, рассеивая сумерки.
Сильвия очнулась, она лежала на коленях у старой травницы. Авдотья ласково гладила по голове и что-то тихонько напевала.
От прикосновений становилось теплее, но тело знобило, желудок крутило дурнотой, горло и легкие саднило. Спазм сводил дыхание и голова надрывно болела. Действия яда не отпустило, Сильвия едва могла пошевелиться, то и дело проваливаясь в сны-галлюцинации.
Казалось, она слышит крики чаек и шум моря.
Может, она все же умерла? Или это последнее утешительное видение перед смертью в лапах демонов?
С усилием Сильвия приоткрыла глаза и увидела Авдотью, старуха глядела в огонь и о чем-то думала. Вдруг Сильвии почудилось, что лицо старухи плывет, уступая место другому, тонкому, нечеловеческому… лицу Врага, мечтающего ее убить…
Сильвия резко зажмурилась. И снова осторожно приоткрыла глаза. Она по-прежнему лежала на коленях у Авдотьи.
Но как?!Как она смогла ускользнуть из лап демонов? Кто спас ее? Неужто старая травница с фокусами и любовными настойками?!Значит, только иллюзия?
Сквозь шум волн в голове, Сильвия услышала второй голос.
Нет, это не Авдотья, Авдотья была одна! Ну разве что Остолопик, но Остолопик был осликом и говорить не умел.
— Надо уходить, — сказал голос. — На нас готовят облаву.
Сильвия знала этот голос! Демоны издеваются над ней, продлевая жизнь надеждой!
Она снова открыла глаза, — и точно, облик Авдотьи таял, как хлопья снега у костра. Это демоны, она все еще в их руках.
Проверив готовность рук и ног, Сильвия притаилась.
— Неплохой они себе рассадник устроили.
— Это все люди — ни корми они нечисть, ничего бы не было! — в голосе Лже Авдотьи читались усталость и раздражение.
Дослушивать Сильвия не стала, она выкрутилась из рук мнимой Авдотьи и бросилась вперед.
— Сильвия! Стой! — заорала травница густым и низким голосом врага. — Остановись!
Демоны. Они везде, они не отпустят ее, даже умереть, особенно умереть!
Окатило волной тошноты, смешанной со спазмами боли. Сопротивляясь телу, Сильвия побежала дальше.
Море. Нужно море!
Снег кутал дюны и невысокие сосенки, делая мир светлее. Еще несколько шагов и она увидит Море! Ветер разносил его шум, кусая за лицо и руки, за босые ноги.
Неожиданно острая боль стянула низ живота. Сильвия упала на снег. Резко поднялась, провела рукой по пятну, в ладони осталась кровь:
— Нет… — отчаянно простонала она.
Позади кричали, умоляя остановиться. Но Сильвия вскочила и побежала вперед.
Пролесок с соснами и дюнами уступил линии берега. Резкий, холодный порыв соленого ветра ударил в лицо. Гаснущим от боли сознанием, Сильвия цеплялась за образ — темное, бьющееся волнами, Море.
Сильвия упала бы прямо на заснеженную дюну, но сильные руки успели подхватить:
— Она не видит нас, её опоили — белладонна и болиголов.
Красное пятно на белой холстяной рубахе разрасталось.
— Нет! — одними губами произнес Алеон.
— Всевышний! Еще же не время! — простонал Элладиэль.
Он бережно положил её голову себе на колени, пытаясь сплести тонкое лечебное заклинание так, чтобы оно подошло: «Драконица тоже дитя Всевышнего! Почему? Почему не работает?! Может, поменять нити местами, спутать?», — в ответ на чары Сильвия застонала, кровотечение усилилось.
— Владыка, — едва приоткрыв глаза, Сильвия болезненно улыбнулась. — Убей меня, Карающий заждался. Пусть это будешь ты! Чистая смерть! Я… не хочу быть драконом! — прошептала, уже теряя сознание.
Элладиэль попробовал вернуть её в чувство, но ничего не выходило. Страх заполнил всё существо Старшего.
Растерянный Алеон вдруг подскочил:
— Элладиэль, я их слышу! Они задыхаются! Яд в ее крови лишает их дыхания! Дай мне свой меч!
— Что?!
— Нет времени объяснять!
Элладиэль молча протянул невидимый сейчас меч. Алеон осторожно, но уверенно перехватил Карающий:
— О, Всевышний, помоги нам! Владыка, держи её.
Море билось, кричали чайки. Короткий взмах. Стылый песок, белый от снега, обагрился.
Пространство разрезал крик.
[1] Слово тоска в старорусских текстах крепко связано с миром мертвых, тоскуют по мертвым, желая притянуть.(С.З. Агранович, фольклорист-филолог)
Эпилог. Сны дракона. Лила и Драго
Драго нашел Лилу в маленькой горнице, принадлежавшей некогда матери. Девушка была необычайна бледна и казалось восковой.
— Ли, пойми, — начал Драго и осекся, Лила ведь не ушла, она осталась… Но вдруг все стало неуместным. Очень захотелось тепла, просто объятий. — Любимая, иди ко мне…
Лила не шелохнулась.
— Ли… — тон конунга умолял.
— Мой конунг, прошу простить, женская хворь, — отрешенно отозвалась девушка.
Драго опешил, Лила никогда прежде не отказывала. Он порывисто подошел и попробовал притянуть, но девушка осталась безучастна, потом вдруг затравленно посмотрела на него и тихо попросила:
— Не надо, я нездорова. — Лила отвернулась, а Драго только теперь заметил, что
