почти без препятствий донизу почти и докатился. Ну и переломал себе все. Ногу и руку. И башкой ударился. Вот так-то.
– Да, печальная история.
– Се ля ви. Жалко Хомяка. Хомяк хороший. Собак бездомных кормит. На гитаре умеет. У него жена – Зинаида. Ты ее знаешь?
– Нет. Я и Хомяка не знаю…
– А Зинаида тоже отличная мадам. Шестой размер у Зинаиды. Мечта Рубенса. Ты Рубенса знаешь?
– Знаю… Не лично, конечно…
– Смотришь – и сразу покой на душе. Хороший человек Зинаида. Талантливая женщина. Тебе какой подъезд?
– Мне двести двадцать первая квартира.
– Это четвертый. Там Гоблин живет. Ты его…
– Нет, не знаю я Гоблина.
– Ты поменялся, что ли?
– Нет. Развелся я. Вот, снимаю…
– А! Хорошее дело, завидую. Я бы со своей росомахой тоже развелся. Но нельзя.
– Почему?
– Пропаду. Ну, будь. Я в третьем, в сто шестьдесят второй. Спасибо за чирик. Верну. Оревуар, Базя. Иди, Базя, навстречу своему счастью.
– Пока, – ответил Василий и с удивлением ощутил, что ему совсем не противно жить. Первый раз за три месяца.
В подъезде было темно, пахло квашеной капустой и кошками. Василий медленно поднялся по лестнице. Чемодан семь раз повторил «Базя», «Базя», «Базя». Василий почему-то улыбнулся, нащупал кнопку лифта, похожую на обгрызенную бутылочную пробку. «Бутон», – подумал Василий.
Не успел он нажать на «бутон», как двери лифта сердито кашлянули и кряхтя и охая открылись. Из лифта вышла девушка-блондинка. Симпатичная. «Как Светличная в “Бриллиантовой руке”», – успел подумать Василий:
– Извините, вы не подскажете, на каком этаже двести двадцать первая?
– Седьмой, – ответила девушка.
– Спасибо, – сказал Василий и вдруг почувствовал, что счастлив.
– Там направо.
– Спасибо.
– Счастливого пути, – неожиданно сказала Светличная, загадочно улыбнулась и растворилась во тьме квашеных кошек.
И Васю посетила русская нирвана.
Девушку, как выяснилось на следующий день, звали Василиса. Она была из двести двадцатой.
Они расписались две недели назад. На свадьбе были Константэн со своей росомахой, очень, кстати, миловидной женщиной, Гоблин (летчик в отставке по фамилии Оглоблин) и Хомяк с забинтованной рукой, Зинаида с рубенсовской шестерочкой и Макака Михайловна из «стакана».
И я там был. И пил, и текло, и не попало. Зато со всеми наконец познакомился. Кроме Рубенса. И услышал вот эту историю. Вот такая вот тантрическая ваджра… Вуаля!
Товарищ Айвенго
В 1985 году на XII Всемирном фестивале молодежи и студентов, проходившем в Москве, я работал переводчиком. С испанским языком.
Я тогда сдал летнюю сессию после второго курса филфака. Сессия получилась веселая, как, впрочем, наверное, все студенческие сессии.
Особенно мне запомнился экзамен по истории зарубежной литературы, «зарубежке».
На филфаке, как известно, надо очень-очень много читать. Но даже если читать двадцать четыре часа в сутки, все равно даже десятой доли положенного не прочитаешь. Поэтому мы поступали вполне логично: распределяли между собой литературу, а потом собирались и рассказывали друг другу общее содержание текстов. Тогда ведь никаких википедий не было. Все было по-честному.
Был у нас в группе такой персонаж: Гирей Асланов, черкес. Сын то ли секретаря тамошней компартии, то ли генпрокуратуры. Потомок знаменитого хана Улагая, прославившегося своим смелым десантом против красных в Гражданскую. Хороший был парень Гирей. Добрый, отзывчивый, чачей нас снабжал. Носил Гирей везде с собой черкесский нож («адыгэсэ») и на лекциях и семинарах, сидя на заднем ряду, часами тренировался в скоростном стучании ножом по парте между пальцами. Получалось очень быстро. Ни у кого так быстро не получалось.
Читать Гирей не очень любил. Зато в общежитии он тренировался в метании ножика в мишень. Мишенью служила карта мира, пришпиленная к шкафу. Меткость у Асланова была изумительная.
Бывало скажешь ему:
– Гирей, слабо́ Англию замочить?
– Гиде он?
– Кто?
– Англий, кто…
– В Европе, где же еще ей быть… На острове.
– Э-э-э… Европ-шмавроп… Остров-шмостров… Ты очинь умный, да?.. Пальцем покажи.
– Вот она.
– Суталица есть?
– У Англии?
– Нет, у Гваделупа… Умный, да?..
– Ну, Лондон.
– Э-э-э… Лондон-шмалондон. Пальцем покажи.
– Вот он.
– Ладошка убери, умный…
И следовало филигранное попадание черкесским адыгэсэ.
– Нету больше Англий, – резюмировал Гирей.
И вот мы собрались перед экзаменом по зарубежке. И стали рассказывать друг другу содержание программных книг.
Мне достался Стендаль с Флобером. Я честно рассказал все, что знал про мадам Бовари и про красное с черным. Надька Лиходремова изложила все про французскую поэзию, особенно напирая на противоестественный роман Верлена с Рембо. Гирей укоризненно покачал головой.
Федька Скороползиков осветил творчество Оскара Уайльда, не упустив ознакомить нас с его нетрадиционной сексуальной ориентацией.
Гирей, энергично стуча ножом между пальцами, проворчал:
– Э-э-э… Зачем в зарубежный литератур все писател педрил, а?
Сонька Зельц просветила группу на предмет скандинавской литературы: Ибсен, Стриндберг, Гамсун. «Дикая утка», «Утонувший колокол» и все такое.
Настала очередь Асланова. За ним числился Байрон и Вальтер Скотт.
– Байрон был харамой, – уверенно сказал Гирей.
– И это все? – фыркнула Надька Лиходремова.
– А щто тебе еще нада, а, женщина? Умный, да?..
– Ну, хоть что-нибудь… Произведения, факты биографии… – уточнила Сонька Зельц.
Гирей помолчал, задумчиво водя лезвием ножа по кадыку, и сказал:
– Он бил нэ педрил.
– Так… – обобщил я. – Значит, про Байрона мы узнали главное: он был хромой непедрил. Изумительно. Теперь давай, Гирей, про Вальтера Скотта…
– Фамилий – нехороший, но писател – хороший, – четко сформулировал Гирей и, сделав очень умное лицо, добавил: – Он написал про доблестный рыцарь Аюэньга.
– Так-так-так, – подхватил Федька Скороползиков. – Давай про Айвенго. Содержание, персонажи…
– Э-э-э… Содержаний, пэрсонаж… Умный, да? Я тебе главный скажу.
– Ну?! – воскликнули мы хором.
Гирей выдержал паузу. Положил нож в ножны (сзади на поясе) и назидательно произнес:
– Доблестный рыцарь Аюэньга – это вам не хюрень собачий.
На этом анализ романа хорошего писателя с нехорошей фамилией Вальтера Скотта «Айвенго» был закончен.
На экзамене достался Ибсен. Я получил «хорошо». Надька, Федька и Сонька получили «отлично».
Гирей вытащил «Творчество Байрона».
– Он был харамой, – сумрачно произнес Гирей.
– Так. Еще что? – забарабанил пальцами по гиреевской зачетке экзаменатор.
– Он бил… – потупился Гирей. – Он бил…
– Хромой. Это я уже слышал. Дальше, – кивнул раздраженный профессор.
– Он бил… нормальный, – Гирей собрал пальцы рук в эмоциональные щепотки и гневно покачал ими перед честными голубыми глазами экзаменатора.
– В смысле?..
– Ни как Римбо́, – поморщился Асланов.
– При чем тут, позвольте поинтересоваться, Артюр Рембо?!
– Никак Вирилéн, – с чувством продолжал Гирей.
– Поль Верлен?.. Почему Верлен?!
– Ни Осáкар Уаэ́льд… – голосом, полным презрения, произнес Гирей и разомкнул щепотки.
– Я вас не понимаю…
– Э-э-э. Такой умный парафессор, а не понимает, – почти обиделся Гирей. – Он был нармальный! Ни какой-то там Уаэ́льд-Римбó-Вирилéн. Он бил – как доблестный рыцарь Аюэньга!
