второго такого места, где законы природы исковерканы и перепутаны, как рваные провода под ураганом. Хотели какие-то великие открытия тут сделать, да только Второй Взрыв им помешал.
— Уж не об этом ли путепроводе Зулус говорил? — спросил я, обращаясь больше к самому себе, чем к Деду. — А, нет, в тот надо было на "Юпитере" входить.
— Кажется мне, что собирались в Зоне устроить целую систему подземных коммуникаций, объединявших все лаборатории под литерой "Х", да только не успели, — продолжил Дед развивать свою мысль. — Может, и с территории "Юпитера" тоже есть вход в этот лабиринт.
— Сколько денег впустую потратили! — проворчал я. — На эти деньги можно было, наверное, вторую Москву построить.
— Это верно, — согласился Дед. — Но в СССР деньги были, особенно на оборонку.
— Это впоздние восьмидесятые-то? Отец рассказывал, в последние годы СССР вообще кризис был. Ни сигарет, ни туалетной бумаги, ни стирального порошка в магазинах не было даже в Москве. И с продуктами была напряженка. А уж после распада Союза и вовсе "шоковая терапия". Откуда же деньги на все это взяли?
— Значит, нашли. Если хочешь знать, мы до 1989 года пол-Афганистана построили. И дороги, и дома, и больницы, и много чего еще. В дар афганскому народу. Что там теперь? — Дед плюнул себе под ноги. — Ладно, хватить воспоминаний, давай шаг прибавим…
Железнодорожная магистраль вывела нас на окраину Припяти, к многоэтажкам южнее "Юпитера". Поначалу мы с Дедом планировали заночевать в одной из этих многоэтажек, но потом нам попалась на пути котельная во дворе. Вечер был темный и не по-весеннему холодный. В каморке оператора котельной оказалось несколько старых стульев и деревянных ящиков, и мы с Дедом смогли разжечь костер. Сложили рюкзаки и оружие, расселись вокруг костра на старых дощатых настилах. Время шло к вечеру, снаружи поднялся сильный ветер, раскачивая тополя и дребезжа ржавыми железными листами, которыми были забиты окна котельной. Боль в ноге стихла, я чувствовал себя вполне сносно. У Деда в рюкзаке оказалась початая бутылка водки, но закусить было нечем.
— Ничего, и без закуски пойдет, — заявил Дед, подавая мне наполовиненный пластиковый стаканчик.
— Я вот думаю, как он сумел до Припяти дошкондыбать, — сказал я, показывая глазами на скелет в углу. — С таким-то снаряжением…
— Этого мы никогда не узнаем. Пей.
Я взял стаканчик, выпил залпом. Водка была отвратного качества, но свое дело сделала: противный тяжелый ком в груди начал рассасываться, на душе полегчало. Дед понял, что я чувствую.
— Не стоит жалеть о том, что случилось. — сказал он. — Врага надо уважать, но не жалеть.
— Нотацию будешь мне читать?
— Нет. Ты парень взрослый, должен все сам понимать.
— Я и понимаю.
— Ага, — Дед выпил свою порцию, полез за сигаретами. — Плохо, что еды у нас нет. Долго не протянем.
Я промолчал. Дед тоже ничего не сказал, молча делал затяжку за затяжкой. Костер разгорелся, обломки стульев и доски в огне дружно потрескивали, и я почувствовал, что начинаю согреваться. Вот только от выпитой водки аппетит некстати разыгрался.
— Ты прежде бывал в Припяти? — внезапно спросил Дед.
— Бывал, — отозвался я, помолчал немного. — Один раз.
— Как нога?
— Нормально. Инвалидом не стану.
— Еще по одной надо пропустить, для сугреву.
— Что предлагаешь? — спросил я.
— Надо с Яриком решать. — Дед помолчал. — Я план Припяти примерно знаю. Мы где вышли из туннеля? Чуть южнее лаборатории внешней дозиметрии, на контейнерной площадке. Думаю, там в свое время все грузы из Зоны проходили дозиметрический контроль. Это уже городская черта. Если идти на восток, выйдем к улице Курчатова, а там и до центра недалеко.
— И в центре нас быстро монолитовские снайперы грохнут, — ответил я.
— Ну, у меня вопрос решенный. — Дед выбросил докуренный бычок в костер, зажег новую сигарету. — Снайперы, не снайперы, все едино. Уже стемнело, так что иду в "Ивушку" и забираю Ярика. А ты можешь здесь подождать.
— Пойдешь ночью? Один, в Припяти? Да ты сумасшедший!
— Других вариантов все равно нет. ПНВ мне в помощь, чай, не заблужусь. А ночью этих говнюков легче врасплох застать.
— Ты даже не знаешь, сколько у Бульдога людей.
— Я знаю, что Ярик у них, остальное значения не имеет. Я ведь тоже вроде тебя, по чужим сценариям живу.
— Это ты к чему сказал?
— К тому, что жить для себя у меня лично никогда не получалось. Три вещи мешают — Честь, Долг и Приказ.
— Эх ты, хватанул! — Я с интересом посмотрел на Деда. — Это тебе в армии вкус к громким словам привили?
— Не только. Но ты прав — я боевой офицер, а у нас свои представления о жизни. Тебе не понять.
— Хочешь сказать, я тупой? Или совести у меня нет?
— Ты это, не горячись, я тебя не хочу обидеть. Каждый живет по своим законам и правилам, это нормально. Я пришел, куда хотел, и буду делать то, ради чего прибыл в Зону. А там видно будет.
— Жрать охота, — я посмотрел в угол, на скелет в несуразно-огромных резиновых сапогах. — А с чего ты решил, что я по чужим сценариям живу?
— Так все мы так живем. Хочешь сказать, у тебя по-другому?
— Да нет, наверное, все, как ты говоришь. Я и в Зону в свое время пришел, чтобы свободным стать. Чтобы самому решать свою судьбу.
— Я тебе так скажу, парень — свободы все хотят. Только понимают ее по-разному. Свобода как баба: один хочет видеть ее ласковой, домовитой и постоянной, а другой — красивой распутной стервой с большими сиськами, которая вечно впутывает тебя в неприятности. И тогда ты сам решаешь, с кем ты — со свободой своей, или с честью, долгом и совестью в душе.
— Ты что, политруком был?
— Нет. Был бы политруком, я б тебе сейчас про борьбу с империализмом рассказал и про всемирно историческую роль Коммунистической партии, ведущую все человечество к светлому будущему, — Дед взял СВД, проверил прицел. — Просто мужику без Чести, Долга и Совести нельзя. Не мужик это будет, так, существо, которое живет без смысла и пользы. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Вроде того перца с черным маникюром, про которого я рассказывал. Хотим мы с тобой, или нет, а в основе мужского бытия эти три понятия лежат. А у военных еще приказ есть. Коли получил приказ, выполни, даже если придется яйца в тисках зажать. Умри, а выполни. Такая вот тебе политинформация.
— Красиво говоришь, — я начал злиться. — Но только я тебе ничем не обязан. Ты сам мне в напарники набился, хотя я предупреждал, что дело поганое.
