как я была взволнована в половине восьмого и с какой радостью в восемь ровно я села за мирный тет-а-тет ужин со своим мужем!» («Мемуары за пятьдесят лет», Леди Сент-Хельер, с. 3, 5, 182), может объяснить, почему подобные дома закрыты, а их хозяйки мертвы, и почему, таким образом, интеллигенция, игноранция, аристократия, бюрократия, буржуазия и т. д. вынуждены (покуда кто-нибудь не возродит то общество) говорить публично. Но, принимая во внимание множество манифестов и анкет, которые сейчас находятся в обороте, было бы глупо предлагать уму и вниманию исследователей что-то иное.
{77} «Однако 13 мая (1884) он начал читать еженедельные лекции в Квинсе, которые Морис[496] и другие профессора Кингс-колледжа организовали годом ранее, в основном — для обучения и аттестации гувернанток. Кингсли был готов принять участие в этой непопулярной задаче, поскольку верил в высшее образование для женщин» («Чарльз Кингсли», Маргарет Фаррэнд Торп, с. 65).
{78} Из приведенной цитаты видно, что в вопросе выпуска манифестов французы столь же активны, как и англичане. То, что французам, не позволяющим своим женщинам голосовать и по-прежнему навязывающим им законы, средневековую строгость которых можно изучить в книге Фрэнсис Кларк[497] «Положение женщин в современной Франции», следует обратиться к англичанкам с просьбой помочь им защитить свободу и культуру, должно вызывать удивление.
{79} Строгая точность, в данном случае слегка противоречащая гармонии и благозвучию, требует термина «портвейн». На снимке из еженедельной прессы «Лидеры в общей гостиной после обеда» (1937) запечатлена «тележка на колесах, на которой графин с портвейном путешествует по кругу между гостями у камина и никогда не попадает под прямые солнечные лучи». На другом снимке изображен пивной бокал в употреблении. «Согласно старому оксфордскому обычаю, упоминание определенных предметов Зала карается, и нарушитель должен выпить три пинты пива залпом…» Этих примеров достаточно, чтобы понять, насколько трудно женщине описать жизнь в мужском колледже, не совершив какого-нибудь непростительного солецизма[498]. Однако джентльмены, обычаи которых, чего следует опасаться, зачастую пародируют, проявят снисходительность, когда задумаются о том, что писательница-романистка, какими бы благоговейными ни были ее намерения, работает в условиях серьезных физических ограничений. Захоти она, например, описать Банкет в Тринити-колледже Кембриджа, ей бы пришлось «подслушивать ведущиеся там беседы через замочную скважину в комнате миссис Батлер (жены директора)». Наблюдение мисс Холдейн датируется 1907 годом, когда она осознала, что «все окружающее кажется ей средневековым» («Испокон веков», Элизабет Холдейн, с. 235).
{80} Согласно Уитакеру, существует, по-видимому, Королевское Литературное Общество и Британская академия, поскольку есть упоминания об офисах, служащих и официальных представителях, о полномочиях которых говорить невозможно, поскольку без Уитакера об их существовании никто бы и не подозревал.
{81} Женщинам, по-видимому, отменили доступ в читальный зал Британского музея в XVIII веке. Так, например: «Мисс Чадли[499] просит разрешения пройти в читальный зал. Единственной студенткой, оказавшей нам такую честь, до сих пор была лишь миссис Маколей[500], и ваша светлость, вероятно, вспомнит, какое неприятное событие оскорбило тонкость ее натуры» (Дэниел Рэй[501] лорду Хардвику[502], 22 октября, 1768 г. Из книги Джона Николса[503] «Литературные истории восемнадцатого века», т. 1, с. 137). В примечании редактор добавляет: «Это намек на нескромное поведение джентльмена в присутствии миссис Маколей, подробности которого невозможно повторить».
{82} Автобиография и письма миссис М. О. У. Олифант, составленные и отредактированные миссис Гарри Когхилл[504]. Миссис Олифант (1825–1899) «жила в постоянной нужде, поскольку вдобавок к двум собственным сыновьям занималась также образованием и содержанием детей своего овдовевшего брата…» (Национальный биографический словарь[505]).
{83} Т. Б. Маколей, «История Англии», т. 3, с. 278 (стандартное издание).
{84} Мистер Литтлвуд, до недавнего времени театральный критик «Morning Post[506]», описал нынешнее состояние журналистики на недавнем обеде, устроенном в его честь 6 декабря 1937 года. Мистер Литтлвуд сказал, что «он всегда и вечно боролся за увеличение количества статей о театре в ежедневных газетах. Именно на Флит-стрит[507] между одиннадцатью и половиной первого пополудни, не говоря уже о до и после, систематически уничтожались тысячи прекрасных мыслей и слов. По меньшей мере два десятка лет из своего сорокалетнего стажа ему приходилось возвращаться на эту бойню каждый вечер с неизбежной перспективой услышать, что газета полна важных новостей и уж точно не о театре. Ему повезло, что, просыпаясь на следующее утро, он обнаруживал себя ответственным за искореженные останки того, что когда-то было хорошей статьей… В этом не было вины работников офиса. Некоторые из них со слезами на глазах стачивали свои голубые карандаши[508]. Истинным виновником была та огромная аудитория, которая ничего не знала и знать не хотела о театре» («Times», 6 декабря, 1937 г.).
Мистер Дуглас Джеррольд[509] описывает отношение прессы к политике. «В те несколько лет [между 1928 и 1933] истина бежала с Флит-стрит. Вы никогда не могли сказать всю правду целиком. И никогда не сможете этого сделать. Но раньше вы, по крайней мере, могли говорить правду о других странах. В 1933 году вы сделали это на свой страх и риск. В 1928 году прямого политического давления со стороны рекламодателей еще не было. Сегодня оно не только прямое, но и весьма действенное».
Литературная критика, по-видимому, пребывает в том же положении и по той же причине: «Нет критиков, которым публика бы доверяла сильнее. Она верит, если вообще верит, различным книжным клубам и подборкам отдельных газет, и те мудры… Книжное общество[510] — откровенные книготорговцы, а великие национальные газеты не могут позволить себе озадачивать своих читателей. Все они должны выбирать те книги, которые потенциально соответствуют вкусу большинства и, следовательно, имеют шансы на высокие продажи» (Дуглас Джеррольд, «Георгианское путешествие», с. 282, 283, 298).
{85} Хотя очевидно, что в условиях современной журналистики литературная критика должна быть неудовлетворительной, также очевидно и то, что никакие изменения невозможны без перемен в экономике общества и психологии художника. С экономической точки зрения необходимо, чтобы рецензент оповещал о публикации новой книги криком городского глашатая: «О да, о да, о да, была издана такая-то книга, по такой-то или сякой теме». Психологически же тщеславие и стремление к славе все еще настолько сильны среди деятелей искусства, что лишать рекламы и отказывать им в регулярной, хотя и контрастной встряске похвалой и порицанием было столь же опрометчиво, как и ввозить кроликов в Австралию, например: равновесие природы нарушится с катастрофическими последствиями. Предложение заключается
