— Все, Лись… Все… Насовсем уже… Не забыла меня?
— Забыла… Сдался ты мне… — А сама все целует и целует, да еще и всхлипывать начала. Глаза пьяные, щеки-губы полыхают, ерзает передо мной, руками под рубашку полезла. — Только попробуй теперь… Еще хоть раз… От меня…
— Я от тебя никогда и не уходил, мелкая. Не от тебя… Но завтра уеду.
— Каверин! — с ходу перешла на рык она, дернувшись в моих объятиях. — Ты надо мной изде…
— Тш-ш-ш! — поймал я ее губы снова, успокаивая. — По работе. Всего на несколько дней! А сейчас поехали ко мне, а? Лись, я тебя хочу адски просто. Я от твоих писем обдрочился весь просто. Все ладони в мозолях, клянусь!
— Ты первый начал писать такое! Думаешь, мне легче было?
— А ты себя ласкала, м? Обо мне думала и трогала, Лись? — спросил и зашипел, потому как по ощущениям, кто яйца как в кулаке стиснул. — Су-у-у-ука-а-а-а! Ли-и-и-исссь! Помираю реально. Поехали, а?
— На чем, Каверин?
Бля, вот это я тупанул! Надо было Лаврова попросить подождать. Такси сюда черт-те сколько ехать будет. А потом еще до старого дома Камневых сколько. Все, я точно покойник.
— Твоя комната? — нагло предложил я. Корнилов с пацаном в офисе, сам видел.
— И нас опять поймает Корнилов и в этот раз точно прибьет тебя?
— Похер. Если я сейчас же не буду в тебе, то мне и так кранты!
— Не драматизируй, Каверин.
— Да я еще сильно преуменьшаю масштаб бедствия, мелкая, — пробормотал, толкнувшись между ее ног, чуть не размазывая Лиску по забору.
Она ахнула, голова ее запрокинулась, отяжелевшие вмиг веки прикрыли одурманенные глаза. Я снова принялся зацеловывать ее горло, открытое сейчас моим нападкам. Лиска же заерзала на мне, упираясь пятками в мои ягодицы и требуя новых толчков. А мне еще раз десять так — и спущу ведь в штаны. А пох*й! Лишь бы с ней.
— Нет-нет! — захныкала Лисица моя, останавливая меня, и, вывернувшись из моего захвата, съехала на ноги и схватила меня за руку. — Пошли! Только тихо, в доме Лена больная.
Для большей конспирации мы крались наверх на цыпочках, хотя всю секретность портило гневное шипение Лиски, которую я без конца лапал на ходу то за грудь, то за задницу. Потому как пройти целых два пролета, не делая этого после того, как не видел и не трогал столько времени, — миссия, бля, невыполнимая.
Ввалились в ее комнату, и Лисица моя тут же развернулась и потянула с меня рубашку, забив на треск ткани. Пойду я, чую, отсюда снова, как бомжара, в лохмотьях, да только срать мне на это.
— Убери-убери! — тихо, но свирепо зарычала моя грозная Лисица, ныряя под неподатливую ткань и наклоняясь, чтобы добраться губами до обнаженной кожи на моем животе.
— Ох, бля-я-я! — выдохнул сквозь зубы, сдернув и отшвырнув уже наверняка тряпку, а не рубашку, а она взялась за мою ширинку. — Лись… голодная моя девочка… да?
Я перехватил у нее инициативу, содрал домашнюю футболку, обнаруживая отсутствие лифчика, толкнул вниз ее пижамные штаны на резинке, так что они зависли в самом низу лобка, открывая мне почти все, но еще скрывая самое вкусное. Изловил ее жадно шарящие по мне руки и, сковав запястья одной рукой, поднял их и прижал к стене над ее же головой. Пару секунд продержался, сжирая ошалевшими от счастья зенками результаты труда своего. Моя почти обнаженная девочка, вытянутая почти в струну у стены, извивается, силясь освободиться, гневно и голодно зыркая из-под тяжелеющих от возбуждения век, хватает воздух рвано, то кривясь, то облизывая губы от нашей общей жажды, сиськи с острыми съежившимися сосками режут мне глаза, живот вздрагивает, спину то и дело гнет.
— Каверин!.. — потребовала гневно. Ну и все на этом. Хватит простых рассматриваний. Невмоготу же обоим.
Отпустил ее запястья и накрыл ладонями груди, снова нырнув в поцелуйный заплыв. Вот уж стихия, в которой тонешь, не сопротивляясь, кайфуя от потери воздуха и отсутствия опоры под ногами. Чем глубже тебя тянет, тем охотнее тонешь и без зазрения совести тянешь с собой любимую.
— Да не могу я больше! — всхлипнула Лиска и уперлась с неожиданной силой в мои плечи, принявшись толкать к своей кровати.
Я подчинился ее напору, пятясь, и плюхнулся в итоге на задницу, и тут в заднем кармане хрустнуло.
— Да ну бля же! — опомнился слишком поздно я и взбрыкнул, выуживая из заднего кармана уже приспущенных джинсов махонькую коробочку, обшитую белоснежным атласом. Само собой, раздавленную почти в лепешку. — Вот же я баран безмозглый, Лись! Увидел тебя — и опять стал только нижним мозгом думать.
— Это что, мажор? — остановилась надо мной мелкая, глядя настороженно и даже, как мне почудилось, немного тревожно, пока я вынимал, слава богу, уцелевшее кольцо из останков упаковки. — Ты это из-за слов Корнилова, что ли? Что типа без печати он нам жить вместе не даст? Так ты забей.
И она даже дернулась отступить от меня, но я резво сцапал ее за руку и затянул, преодолев легкое сопротивление, себе на колени. Поднял ее кисть между нами и стал целовать центр ладони, не давая сжать пальцы в кулак.
— Это не из-за Корнилова, Лись, — сказал ей, когда она, наконец, расслабилась и, облизнув с оттягом ее палец, стал надевать на него кольцо. — Это даже не для всего гребаного мира, чтобы показать всем, что ты моя. Это для тебя, Лись. Чтобы знала уже наверняка. И чтобы я знал, что ты все до конца осознаешь и между нами никаких непоняток больше в этом вопросе.
Надев кольцо до конца, я повернул ее руку и поцеловал еще раз, пока Лиска смотрела на меня. Именно на меня, ловя мой взгляд своим, все еще немного тревожным и неуверенным.
— Каверин, ты разве не понял, что жениться на таких, как я, — к беде, — гулко сглотнув, пробормотала она.
— Дурочка ты, Лиска. Нет таких, как ты, понимаешь? — Я не стал притягивать ее к себе, позволяя смотреть и дальше. Смотри-смотри и разгляди все, как есть, и во мне, и в нас вместе. — Ни одной такой больше во всем свете. А жениться на тебе для меня к счастью, рыжая ты моя. Да, Лись?
Она несколько раз рвано вдохнула и выдохнула, практически всхлипывая, а потом сжала-таки руку в кулак, захватывая и мои пальцы.
— Не надейся, что откажусь, — вскинув голову и гулко сглотнув, ответила моя уже невеста. Невеста. Моя! Кто бы еще понять смог бы, что в этом избитом-истасканном “моя” для меня. Сколько значения и осмысленного выбора, а не простого присвоения одной человеческий особью другой. — От тебя сама — ни за что, Антон! Ни за что!
Вот же зараза, и так ведь внутри уже расперло всего от нежности и еще кучи эмоций, а тут как контрольный в башку. Это ведь ее “люблю” мне! Да что там “люблю”! Разве от такой, как моя одинокая Лисица, все уместишь в одном слове? Это ее добровольный отказ от вечного одиночества. Ради меня. Не импульс, это так же осмысленно, как и у меня. И я в рожу плюну тому, кто посмеет утверждать, что для нее это просто. Ведь отказаться от одиночества так естественно для любого человека, ага. Не. Для. Нее! Это важнее всех клятв и печатей в любых документах. Она передает ответственность за безопасность своей души мне, отказываясь от прежнего одиночного плаванья, вот что это. Мало кто поймет, но я-то понимаю.
