Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
той сети носил ник Genafond, казалось, что он помнит, но ему загорелось вспомнить вместе с оппонентом Орлика наверняка. И он зашёл на страницу последнего. Нагромождения европейской живописи времён барокко, очередная большая любовь Орлика, буквально баррикады. Адамы и Евы, всякая олимпийская мелюзга, беззубые драконы, купидоны и сонмы похожих на дрессированных пуделей куртизанок. А рядом блаженный Августин, Франциск Ассизский, святой Иероним, Игнасио Лойола. Звучали лютни, скрипки, клавесин. Гена засомневался в своей догадке, но едва замочил ноги в третьем блоке с названием «Русское искусство середины ХХ века», как понял, что всё-таки прав. Более четырёх сотен портретов Сталина разной степени качества он насчитал в этом блоке. Как в одном человеке могут соседствовать столь разные эстетические императивы? Никогда ещё не видел Рыжов идейных сталинистов, столь увлечённых западноевропейским искусством. С усмешкой Руфулос набрал на клавиатуре свой вопрос к Орлику: «Вы считаете эту личность великой?» Ни в тот день, ни в какой другой Орлик eму на это замечание не ответил, видимо, посчитав это ниже своего достоинства. Зато в охотку отвечал на другие вопросы. В конце концов, когда Орлик отверз для Рыжова свои потайные мысли и заодно свой личный блок никогда и нигде не выставлявшихся работ, он вдобавок с немалой долей гордости расшифровался перед Геной.
Для Рыжова это стало сюрпризом. Он долго, что называется, мял сиськи, не торопясь расшифровываться в ответ, и, как опытный драматург, просчитывал эффект от того или иного сценария их дальнейших отношений. В итоге он написал Орлову: «Очень приятно. Геннадий Фомин. Рад знакомству и даже весьма!!! Надеюсь, не откажете в автографе?»
— Сто рублей, — был добродушный ответ Орлова.
— А вам палец в рот не клади, — сострил в свою очередь Гена Фомин.
Рыжов около месяца играл в эту игру, пытаясь понять, что из себя сейчас представляет Модильяни Нуво. Есть ли у него потенциал к возрождению или он по возрасту импотент. Орлов, в свою очередь, покровительственно отвечал на дилетантские вопросы Фомина, но без высокомерия, без усмешек. Кое-что даже разжёвывал, что совершенно не было ему свойственно раньше. В целом Руфулос воспринял идеи Орлова как ветхозаветный исход из египетского плена. Признал его разумность, согласился с необходимостью, но в воплощении побега сильно сомневался. Кто из нас не хочет вкусно есть и мягко спать? А наши жёны? Им каждые полгода нужны новые сапоги и пальто.
— Ты продала мою гитару и купила себе пальто (с)
Гена не знал, где Орлов взял эту цитату и не прокомментировал её.
— Так что без продюсера никак. Кто ещё обеспечит вам сытую жизнь?
— Я думал об этом шесть лет, и у меня есть сложный, многоступенчатый, но вполне выполнимый план. Но с кем его обсуждать? Кого это волнует? Ооо… Почему я не родился в эпоху Сталина? Я бы смог убедить отца народов!
«Так и есть, — подумал Рыжов, — вот зачем ему Сталин».
Орлов так раздухарился, что по пунктам выложил почти весь свой план. Руфолос оценил и в подкорке уже записывал сценарий их публичной встречи. За изложением самого плана почти не следил. Так, только пробегал по строчкам глазами. Орлов это почувствовал и, вздыхая, написал:
— Время-то уже третий час. Я тебе свой номер сейчас скину, хочу дообъяснять. А у меня завтра халтура за городом, компьютера рядом не будет, так что договорим по телефону. Лады?
Несмотря на то, что Фомин лаконично ответил «Gut», на следующий день неожиданно забарахлил его старый Самсунг, и Орлов его голоса так и не услышал. Они ещё несколько раз общались в сетях, но уже по вопросам менее значимым, менее принципиальным, не вызывавшим необходимости вербального общения. Промежуточной цели Руфулос достиг. Фомин, естественно, поделился с ним номером несостоявшегося нового Модильяни.
Казалось бы, совершенно одинаковые дни по погодным условиям в начале июня и в конце августа вызывают в нас совершенно разные эмоции. В первом случае это восторг и томительное предвкушение, во втором — пикантное предчувствие завтрашней осени с депрессивным оттенком. И вот когда однажды такие оттенки не на шутку оттенили настроение Всеволода Орлова, в боковом кармане его куртки завибрировал телефон. Номер был незнакомым. Сева взял трубку, поднёс к уху и услышал уверенный, хорошо поставленный голос когда-то гремевшего и года три уже как полузабытого блогера Руфолоса. ры.
Руфолос, конечно же, лукавил, с Фомина гриф секретности не снимал, сказал, что узнать номер в среде московских художников несложно. Извинился. Предложил встретиться и обсудить возможное сотрудничество. Найти точки соприкосновения, так сказать. Орлов с готовностью уцепился. Он давно ностальгировал по общественному вниманию. Да и сказать ему было что. Катехизис творца давно готов. План спасения искусства почти. Иллюстрировать беседу можно будет новыми, никем невиданными доселе полотнами. «Жизнь налаживается» — подумал Орлов.
При встрече и один, и другой пускали друг другу пыль в глаза, в меру преувеличивая значение и своих заслуг, и себя как личности. Ну а в общем, поговорили конструктивно. Утвердили тему. Орлов остался очень доволен тем, с каким пониманием Руфулос отнёсся к его видению изъянов современности, даже иногда предвосхищал его выводы. На подготовку к съёмкам Орлов попросил неделю. «Oк» — ответил ему Рыжов.
Ответровеяла одна неделя, отморосила другая, навзрыд зарыдала третья. Осень. Переезжая Крымский мост, Рыжов ответил на вопрос Севы (он вошёл в число его близких знакомых уже с третьей встречи):
— Зря переживаешь. Мне кажется, всё получилось отлично. Дикция великолепная, напор в словах постоянный, без понижений, без взлётов. Жестикуляция в меру. Глаза не отводил. Не сбивался. Женская аудитория будет от тебя в восторге, гарантирую.
— Они всегда были от меня в восторге.
«Особенно последние годы», — усмехнулся Руфулос где-то в глубинах серого вещества.
— Как ты едешь? Ничего же не видно.
Дворники на лобовом стекле и правда не справлялись: едва успевали сдвинуть в сторону одни кулисы, как сцену «Московская улица» сразу же заливали другие.
— Сам удивляюсь. Интуиция автолюбителя.
Очень медленно, квартал за кварталом пробираясь сквозь ливневый дождь, они разговаривали об идеях Орлова. Он не мог успокоиться и, как любой утопающий, переоценивал возможности соломинки. Рыжов был более объективен в своих невысказанных суждениях, более критичен и к себе, и к Орлову, но не настолько, чтобы считать себя соломинкой для него или его считать соломинкой для себя.
Ни один из них не запомнил момент, в который они решили поставить жирную точку тому дню. В конце концов, основная работа сделана. Остаётся отредактировать, покрыть глянцем и можно сбрасывать в эфир эту, по мнению Орлова, бомбу. Рядом с домом Рыжова припарковались и под одним зонтом пошли
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
