кружечке пива — валькирии выбрали покрепче, а я предпочел «детское», съели по пирожку с капустой, набили карманы орехами, и отправились дальше.
Забавно, но рядом с двумя девчонками, которым едва минуло двадцать лет, я не чувствовал своего возраста, хотя понимал, что сорокалетняя морда, со шрамом, плохо смотрится рядом с симпатичными личиками, но мне было плевать. Впервые за много лет я чувствовал, что здесь я могу никого не бояться, и ничего не опасаться. И народ улыбается мне не из страха перед вооруженным человеком, а потому что я гость их князя, которого здесь любят, а сопровождают меня две храбрые девчонки, которые завтра отправятся защищать их мир и покой.
Юнцы, вооруженные луками, с полными колчанами стрел, идут на состязание, а не по мою душу и, стало быть, нет надобности убивать их заранее. И небритый мужик, державший руку за пазухой, не наемный убийца, придерживающий кистень, а голубятник, купивший турмана, стремящийся донести птицу до своей голубятни.
Я с детства ненавижу уличные представления. Не понимаю, как можно кричать от счастья, наблюдая за петушиным боем, когда две обезумевшие от крови птицы выклевывают другу дружке глаза и отчаянно лупят друг друга шпорами? И до сих пор коробит, когда вспоминаю несчастного маленького человечка, с короткими ножками и огромной головой, в которого зеваки бросают яйца, купленные у хозяина балагана. И все смеются, глядя, как карлик пытается уклонятся от яиц, но ему это не удается, и постепенно он покрывается желтовато-белесой массой. Еще хуже, когда толпа глазеет, как человечишка закалывает шпагой быка, улюлюкает, глядя, как несчастное животное, получает смертельный удар клинка, а убийца раскланивается, принимая поздравления.
Как по мне — так лучше посмотреть на смертную казнь, когда на эшафоте рубят голову благородному негодяю, или вздергивают на виселицу какого-нибудь воришку. Может, это кроваво, но, по крайней мере, не так противно.
Но праздник в Севре оказался настоящим праздником, где народ не пытался унижать или истязать живое существо ради смеха. Не знаю, но вполне возможно, что в этом городе нет ни нищих, и ни воров, а за время праздника ни у кого не очистят карманы, не срежут кошелька. Нет, такого не может быть.
Мне особенно понравилось представление, что давал театр одного актера — парень, облаченный в старинные доспехи, вооруженный огромным мечом, героически сражался с трехголовым драконом. И неважно, что дракон склеен из пергамента, а от его туловища к парню тянулись веревочки. Зато парень прекрасно озвучивал своих персонажей — и древнего героя, и дракона, причем, умудрялся вложить в уста каждой головы свой собственный характер. Средняя башка чудовища говорила хрипловатым баском, левая — фальцетом, а правая многозначительно молчала, и иногда кашляла.
Зимний день короток, и пока мы бродили по городу, начало смеркаться.
— Идем на площадь Трех великанов, — потянула меня Эмис за рукав.
— Почему великанов, да еще и трех? — заинтересовался я. — У вас великаны водились?
— Может и водились, кто знает? — пожала плечами Эмис, но Миса знала ответ:
— Там когда-то была поляна, на которой росли три огромных дерева. Деревья срубили, даже пеньков не осталось, а название прижилось.
— Идемте, скоро начнется, — поторопила нас Эмис.
На площади Трех великанов горел костер, вокруг которого толпился народ.
Костер большой — ярдов десять в диаметре, не меньше. Искры сыпались в толпу, и я с опасением посматривал на свой парадный камзол. Стрельнет раскаленный уголек, прожжет дыру и придется либо в дырявом возвращаться, либо новый шить. А где я за два дня сошью новый камзол?
Зеваки, столпившиеся вокруг огня, вдруг принялись хватать какие-то веточки, палки, ломать их и кидать в пламя.
— Держи, — сунула мне Миса сухую веточку.
Взяв ее в руки, повертел, и по примеру остальных хотел уже бросить в огонь, но был остановлен девушками.
— Юджин, подожди, — придержала меня Миса, — Подумай, что плохого есть в твоей жизни?
— Обида какая-то? — поддержала ее Эмис. — Может, в тебе злость на кого-нибудь сидит, ненависть? Вот, кидай в огонь, и ты расстанешься с прежними обидами.
У каждого народа свои обычаи. Кэйтрин как-то рассказывала, что в Силингии принято хранить в кошельке чешуйку карпа. Дескать, удачу и деньги приманивает. А тут, бросаешь веточку в костер, и прощаешься с обидами? Эх, если бы все было так просто. Решив, что свои обиды оставлю при себе, а тех, кто меня обидел, накажу собственноручно. Ну да ладно. Вспомнив имя загадочной женщины, заказавшей меня неизвестным убийцам, тихонечко прошептал «Фиона» и кинул веточку в огонь, а та вспыхнула так ярко, словно была пропитана маслом.
Костер, между тем, прогорал. Добровольцы из числа зевак, уже растаскивали железными граблями догорающие поленья, и принялись лупить по ним, раскалывая на мелкие кусочки. Наконец, середина площади стала напоминать клумбу, засаженную огненными цветами.
Из толпы вышла девушка. Скинув меховую накидку, и сбросив туфельки, она, словно королева, величественно вступила на огненный ковер. Поклонившись публике, тряхнула длинными русыми волосами, и неожиданно, сняв с себя платье, бросила его в толпу.
Обнаженная девушка легко прошлась по раскаленным углям, улыбаясь, словно бы шла по поляне, покрытой мягкой травой. Казалось, она не шла, а скользила. Откуда-то раздались звуки свирели. Танцовщица, повинуясь мелодии, начала движения. Ее ступни, казалось, не чувствовали раскаленных углей, следуя за мелодией, а руки поднимались то вверх, то в стороны, делая ее похожей на птицу. Девушка прикрыла глаза, словно хождение по огню доставляло ей невероятное блаженство.
Публика, с замиранием сердца смотрела на прекрасную танцовщицу, аплодируя девушке, стараясь попасть в такт музыки.
Когда танец закончился, а девушка, скользнув с пылающих углей, торопливо оделась и исчезла, вдоль толпы прошелся парнишка, державший в одной руке свирель, а в другой шляпу, в которую восторженная публика бросала монеты. Миса и Эмис торопливо расстались с оставшимися пфеннигами, а я, без раздумий, бросил в шляпу оставшийся талер.
Танцовщица и музыкант ушли, а все те же добровольцы, опять вооружились граблями, принялись расшевеливать угольки, извлекая из них огонь, а кое-кто из публики начал снимать обувь. Мои подруги тоже разулись и подвернули штанины почти до колена.
— Снимай сапоги, — приказала Миса.
— Зачем? — испугался я, понимая, что собираются сотворить две малолетние козлушки.
— Снимай, кому сказано, — зашипела Эмис, хватая меня за руку, а потом скомандовала подруге: — Вали его наземь!
А ведь сейчас завалят, паршивки, и сапоги сдерут. Не станешь же драться с двумя девчонками? Не ожидая ничего хорошего, я снял сапоги.
— Штаны подверни, а лучше — совсем сними, а не то подпалишь, с непривычки, — посоветовала Эмис, а Миса хихикнула: — Пусть в штанах
