– Нет справедливости, – соглашался Буш, отставляя подальше хрустальную стопку с водкой-предательницей. – Может, хватит вам, дядя Коля?
– Молчи, сопляк! – крикнул дядя Коля и кулаком так ударил по столу, что в буфете треснул и раскололся туманный от старости стакан. – Мне хватит, когда прах мой остынет и смешается с мировым разумом…
Нет, дяде Коле точно было не хватит, душа его горела вулканом, жаждала справедливости. А ее все не было, да и, скажем прямо, не могло быть.
Как раз от отсутствия справедливости и пил наш дядя Коля, а за это отовсюду его выгоняли. И чем больше выгоняли, тем больше он пил, и опять, и снова – так что вся жизнь стала порочным кругом и развалилась в руины. Дочка, не выдержав отца-алкоголика, вышла замуж и уехала к мужу, жена сбежала к любовнику.
Бить любовника и возвращать жену дядя Коля не пошел, хотя собутыльники – два молодых гастарбайтера – его сильно к тому подначивали.
– Бигзор бармегардад, – говорили ему внушительно. – Касе, ки ба ту хӯроки нисфирӯзӣ омода хоҳад буд?
Но дядя Коля только головой качал – со временем ставшей пегой и косматой, как у старого пса.
– Намехоҳам, – говорил он. – Это ее жизнь, а мне пропадать.
Его тощая угрюмая фигура, во все сезоны в одном и том же засаленном плаще, перемещалась теперь по двору, словно заблудшая тень с берегов Ахерона. Летом он вставал рано утром, раньше дворников, и шел в ближний лес собирать грибы, а когда грибов не было, собирал бутылки. Теперь нельзя было поверить, что когда-то этот человек держал за хобот саму смерть и от единого его движения зависела жизнь очень важных персон.
Именно он посвятил Буша в тайное знание о врачах и рассказал все, что знал сам, и даже больше. Человек он был простой, но лишь дело касалось медицины, начинал говорить велеречиво и сладкоглагольно.
– Тяжело быть хирургом – и вотще! – проповедовал дядя Коля с горечью много бывалого человека.
Он был прав, прав тысячу раз. Хирургия – не увеселительная прогулка, она требует от человека изящества и легкого садизма. Здесь нужно пилить больного вдоль и поперек, и по кругу тоже, пилить красиво и без гарантии, что получится. То ли дело терапевт: выписал пилюли, больной принял, его пронесло – и опять готов к лечению, гип-гип, ура! Хирург же – совсем иной коленкор. Тут следует резать, строгать, кромсать, потрошить, вычищать, снова резать, и так без конца, ведь плоть, в отличие от духа, неуничтожима и все время себя воспроизводит.
– Врач, держащий пальцы веером, чтобы на них удобнее было надевать перчатки, врач, красиво спасающий больного, – это для кино, – говорил дядя Коля. – На самом деле все проще и страшнее. Санитаров нет, ассистенты – идиоты, анестезист – сволочь, а если не сволочь, то пьяная скотина, нанюхался с утра казенного обезболивания. Перчатки, бахилы, шапочки, антисептики, маски, колпаки – всего этого не существует или покупай сам.
– Что – и перчатки за свой счет? – не верил Буш.
– Да, – кивал дядя Коля, – и перчатки тоже. А ведь нужны одноразовые – брать за горло судьбу, она же любит чистоту и деликатность. Ко всему надо деликатно, ко всему бережливо… Одноразовые шапочки по полгода носишь, и ничего им не делается, только в дырках все, как в тоннелях, хоть поезда сквозь них пускай.
Не только о шапочках, о многом рассказывал старый хирург, ни о чем не умолчал: пусть знает будущий эскулап, какого дурака он готовится свалять.
– Аспирантам, интернам и ординаторам за работу не платят, – сурово чеканил дядя Коля, – санитарки вымерли, как мамонты. Никто уже не различает, где санитар, где доктор, где больной – вид у всех одинаково похабный.
Рассказывал, как экономили на наркозе – давали не полную анестезию, а спинальную: все, что ниже пупка, немеет, а голова у среднего пациента и без того не работает.
– Тут, главное, руки больному привязать, чтобы врача душить не начал… Очень они нас не любят, пациенты, наверное, чувствуют что-то. Или просто догадываются…
Даже истории болезни звучали у дяди Коли, как злые сказки: «дважды падал с третьего этажа, на третий раз не смог дойти, упал со второго», «безуспешно пытался отрезать себе голову», «носовое кровотечение, переходящее во внутреннее», и все в таком вот роде.
– И никаких шуток, все правда, хоть сейчас можно заглянуть, прочитать, – настаивал бывший хирург.
Вот такой человек вводил Буша во врата медицинской учености.
Но, несмотря на диковинного наставника, на все истории и страшилки, Буш все-таки поступил в медицинский. И специализацию себе выбрал хирургическую. Ведь он, Буш, был совсем не то, что старый алконавт дядя Коля, уж в его-то руках скальпель не дрогнет и неповинный орган не посечет. Вышло, конечно, не так, как он думал, да и вообще жизнь перевернулась с ног на голову, но одно оставалось неизменным – взаимная его приязнь со старым хирургом, которую нельзя было преодолеть, сколько ни выпей.
Вот именно поэтому, как к последнему приюту, направлялся сейчас Буш к дому дяди Коли, даже не предупредив о визите, – а впрочем, так оно и спокойнее.
Глава 18
Рыцари
Если бы кто сейчас подошел к стандартному шестнадцатиэтажному дому по улице Усиевича, поднялся бы на шестой этаж – лифтом или, если лифт сломан, то можно и пешком, пыхтя и кляня скуповатый ЖЭК, экономящий на ремонте, – и приложил ухо к коричневой дерматиновой двери с номером 34, то ничего бы он не услышал. Но если бы, ничего не услышав, не отошел бы сразу, а продолжал смиренно ожидать у моря погоды, рано или поздно терпение его было бы вознаграждено. До него донеслась бы тихая, завораживающая сердце песня, которую печально выводил чистый девичий голос…
«Жили у бабуси
Два веселых гуся,
Один черный, другой вздорный,
Два безвидных гуся.
Стали тянуть карму
У кого кошмарней?
Один томный, другой стремный,
Оба лучезарны.
Мыли лабутены
На краю вселенной,
Один пьяный, другой странный,
Два гуся нетленных.
Оба гуся спьяну
Отошли в нирвану,
Гуси были, гуси сплыли —
Спят в паринирване.
Ой, гуси пропали,
Гусей закопали!
Разноси к чертям планету,
Жги, бабуся Кали…»
Пение за дверью прервалось, стали слышны человеческие голоса.
– Что за песня такая?
– Старинная, колыбельная. Ее еще мне бабушка моя пела.
