Книга Тьма между нами - Джон Маррс

От нервов весь вечер крутит желудок — почти не вылезаю из туалета. Уж и не помню, когда в последний раз был такой мандраж. Умываюсь холодной водой, чтобы успокоиться, и щедро опрыскиваю комнату освежителем воздуха. И тут раздается стук в дверь. Дилан. Он готов вернуться в дом, где не бывал со времен рождения.

— Входи, входи, — приветствую я его.

Интересно, видела ли Мэгги, как он парковался и шел к дому? Надеюсь, что да — пусть помучается от любопытства.

Сын снимает куртку и вешает ее на крючок.

— А ту, что я тебе подарила, ты носишь? — спрашиваю.

— Сегодня не надел.

— Жаль, мне бы хотелось увидеть тебя в ней.

— В другой раз.

— Размер подошел? Если нет, могу обменять.

— Все в порядке, Нина, — настаивает он, и я веду его на кухню.

— Ну что ж, добро пожаловать. Рада, что ты наконец приехал. Надеюсь, любишь говяжью вырезку в тесте?

— Да.

По-моему, в его голосе сквозит едва заметная отстраненность. Впрочем, не исключено, что я просто слишком взвинчена и потому мнительна. Так или иначе, сегодняшний ужин должен пройти идеально, ведь я хочу кое о чем его попросить. Надо лишь выбрать удобный момент.

— Значит, именно здесь я родился? — спрашивает Дилан и выглядывает из окна кухни в сад.

Я киваю.

— А там место, где меня якобы похоронили?

— Да, — отвечаю тихо. — Хочешь посмотреть?

Он резко оборачивается. Я понимаю, что сморозила глупость. Кому захочется смотреть на собственную могилу?

— Нет, спасибо. Почему ты не переехала? Я не смог бы здесь жить, зная правду.

Пожимаю плечами.

— Не так-то просто выбраться из привычной колеи. Много лет я думала, что ты здесь, и не хотела тебя бросать. Любовь к тебе держала меня на месте.

Дилан молчит, видимо, не понимая, как на это реагировать, а потом меняет тему:

— Я хотел бы увидеть комнату, где родился.

— Пойдем.

Я долго оттягивала этот визит из-за Мэгги. Конечно, звукоизоляция блокирует любой шум, но риск все равно есть. Однако в конце концов он меня уговорил, и пришлось уступить.

Мы идем наверх в спальню, которая была моей, сколько я себя помню. Не в первый раз рядом с Диланом испытываю неловкость из-за того, что так мало достигла в жизни. Он заходит внутрь и осматривается, а я остаюсь на пороге и снова рассказываю ему про день его рождения и про то, что даже не успела подержать его на руках. Он слушает с вежливым вниманием, но без той искренней заинтересованности, что была в первый раз. Возможно, я начинаю повторяться.

— У тебя есть фотографии бабушки и дедушки? — спрашивает он. — Я не видел их внизу.

— Они в подвале, Дилан. Если хочешь, могу поискать к следующей встрече.

— Я Бобби, — одергивает он меня.

В последнее время я все чаще оговариваюсь. Видимо, поняв, что его слова прозвучали чересчур резко, он натягивает улыбку.

— Конечно, Бобби, — повторяю я.

Прозвище, которое дали ему в приемной семье, застревает у меня в горле.

Когда мы спускаемся, он проходит мимо двери, ведущей на этаж Мэгги. Вижу, что ему любопытно, и опережаю его вопрос.

— Закрыла часть дома, чтобы сэкономить на отоплении. Мне одной много места не надо.

Он молча кивает. И снова я не могу не отметить его напряженность. Возможно, на Дилана давит место, где он родился. Даже когда мы садимся ужинать на кухне, он держится скованно. Приходится вывозить весь разговор на себе — как и во все последние наши встречи. Поначалу я пыталась убедить себя, что беспокоиться не о чем, однако Дилан все больше и больше отдаляется. Встречи стали реже — хорошо, если раз в месяц, к тому же он все чаще отменяет условленные свидания в последнюю минуту. Чувствую, что он ускользает, и не знаю, как это исправить. Возможно, дело в том, что пропало ощущение неизвестности и новизны; я стала неотъемлемой частью его жизни, воспринимаюсь как данность. Однако меня такое пренебрежение не устраивает.

— У тебя всё в порядке? — спрашиваю. Он кивает. — Ты где-то витаешь.

— Вчера ходил на могилу Джона Хантера. Нашел информацию на фанатском сайте.

Такого поворота я не ожидала, поэтому немного замешкалась с ответом.

— Зачем?

— Не знаю. Возможно, чтобы перевернуть эту страницу.

— Помогло?

— Не совсем. У него даже нет надгробия. Просто холмик. Ни цветов, ни венков. Мой букет был единственным.

— Надо подождать, пока осядет земля, прежде чем ставить надгробие.

— Где похоронены мои бабушка и дедушка?

— Недалеко отсюда. А где могила Джона?

— Ты не знаешь?

— Нет, — отвечаю я и чувствую, что краснею.

— В деревне Грейт-Хотон, где до сих пор живут его родители. Я хотел увидеться с ними.

— Почему не стал?

— Не знаю. Возможно, раскапывать прошлое — не всегда хорошая идея.

Помню, как сама ездила туда после того, как Джон отказался от свидания со мной в тюрьме. Пришла к ним в дом и честно рассказала о том, что встречалась с их сыном и даже была беременна от него, но два года назад потеряла ребенка. Они мне не поверили и отказались просить Джона со мной увидеться. Мол, я не первая являюсь у них на пороге со своими «больными фантазиями»; они потребовали, чтобы я уходила и больше не возвращалась. Мне нечего сказать Дилану, поэтому некоторое время мы едим молча, в неловкой тишине.

— Как родители? — спрашиваю я наконец.

— В порядке.

— Не планируешь рассказать им обо мне?

Он качает головой.

— Я же говорил, сейчас не время.

— Прошло два года.

— Знаю.

— Нет ничего необычного в том, что мы с тобой общаемся. Это естественно. Что тебя останавливает?

— Они могут расстроиться.

— Разве они не хотят, чтобы ты был счастлив?

— Конечно, хотят.

Собираюсь с силами, чтобы перейти к главному. Я уже давно придумала и отрепетировала, что сказать, однако надо сделать это непринужденно и как бы невзначай, словно идея только что пришла мне в голову.

— Знаешь, на всякий случай: если ты им расскажешь, а потом тебе понадобится место, где можно оставаться, я всегда буду рада.

Дилан перестает жевать.

— Спасибо, — отвечает он помолчав. Боюсь, больше из вежливости. Надо его чем-то завлечь.

— Можешь приходить и уходить, когда захочешь, приводить друзей… Можешь сделать косметический ремонт в комнате на свой вкус… чтобы чувствовать себя как дома.