Остаётся один-единственный вариант.
— Да ты гонишь… — ошалело роняю, неосознанно вскакивая на ноги.
Климов — мой настоящий отец?!
Марк — мой единокровный брат?!
А я-то думал, что меня уже ничем удивить нельзя…
— Нет, это чистая правда, — елейно улыбается мать, и меня начинает мутить. — Кстати, Андрей в курсе, что ты его сын. Но ты хоть раз видел его в этом доме? Дай-ка подумать — никогда! Ты ему не нужен — мы это выяснили ещё в тот день, когда я пришла сказать ему о том, что у нас будет ребёнок. Ну как, полегчало?
Хмыкаю, и усмешка получается циничнее, чем надо.
— Думаешь, я поверю в то, что отрицательный герой в этом фильме не ты? Женщина, которая чуть ли в брачную ночь прыгнула в койку к другому — а может, так и было, откуда мне знать — упрекает чужого мужа в нежелании признавать ребёнка от любовницы. Да ты ещё большая лицемерка, чем я думал.
Резко отодвигаю стул, который не удерживается и грохается на пол, и вылетаю было из столовой, но привязанность не позволяет мне просто уйти, поэтому оборачиваюсь и протягиваю руку в сторону Вари. Девушка с готовностью выскакивает из-за стола, будто только этого и ждала, и уверенно вкладывает свою ладошку в мою руку.
— Почему ты здесь? — рычу на ходу.
Злость не даёт мне разговаривать нормально и думать трезво, но я пытаюсь хотя бы отвлечься — правда, не рассчитал и ступил на скользкую дорожку.
— Твоя мать позвонила и сказала, что сегодня не выходной день, так что я не имею права находиться в доме родителей, — вздыхает Варя. — Мне пришлось вернуться. Знаешь, я почти уверена, что она слово в слово повторила то, что ты сказал мне в прошлый раз.
Последний комментарий пропускаю мимо ушей: у меня на это были причины, и Варя об этом прекрасно знает.
— Почему ты не сказала, что я привёз тебя к ним и разрешил остаться?
Девушка хмуриться.
— Не хотела подставлять тебя. Ну, знаешь, мало ли…
Торможу, к чему она оказывается не готова и врезается носом в моё плечо; разворачиваюсь к ней, и по губам против воли расползается довольная ухмылка.
— Я в тебе не ошибся.
Она хочет спросить, что я имею в виду, но не успевает, потому что перевожу тему — я всё ещё не остыл.
— Ты уже перетащила свои вещи ко мне?
— Я думала, ты пошутил.
Дохожу до двери, ведущей в гараж, с растерянной девушкой на буксире и вхожу в полутёмное помещение. Настроение, ровно как и ощущения, меняется, подсказывая, что это идеальное место для того, чтобы вогнать Варю в краску ещё разок — даже если я этого не увижу. Закрываю двери и толкаю её назад, прижимая спиной к металлической поверхности; слышу, как бешено колотится сердце девушки под моей ладонью, и ловлю себя на мысли, что ещё никогда никого не хотел так, как сейчас хочу её.
— Вообще-то, я серьёзен, как никогда.
— Люблю тебя, — слышу обезоруживающее и роняю голову девушке на плечо.
Я сдохнуть готов за эти два слова.
— Ты моё «до» и «после».
И я, скорее всего, закрепил бы эти слова чем-нибудь весомым, но вначале должен поговорить с Марком.
— Идём, отвезу тебя к родителям, — тяну её к своей машине. — Нечего тебе тут без меня делать.
Варя безропотно садится в салон, и за всю дорогу не говорит ни слова — лишь иногда дотрагивается до моей руки, лежащей на коробке передач; осторожно выдыхаю, отмечая, что дурь из головы вроде вышла, и укладываю ладонь на её бедре. Мы вместе уже месяц, но это всё равно кажется мне каким-то странным — дотрагиваться до Вари и где-то на уровне инстинктов понимать, что она моя — во всех смыслах.
Ну, почти во всех, но это ненадолго.
Не могу отпустить девушку без пытки, захватив в плен её губы и лишив кислорода; чувствую её пальцы на своей шее, и кожу прожигает напалмом, стирая все ощущения — кроме тех, что позволяла чувствовать она сама. И только когда я окончательно остываю, позволяю ей выйти — совершенно потрясённой и с дико горящими глазами.
Вот теперь можно сосредоточиться на насущном.
Клим ворчит, когда я звоню и прошу его приехать в бункер, но через полчаса его машина тормозит возле дома. Он вваливается в гостиную в спортивных штанах и футболке — будто я его из постели вытащил — и хмуро изучает моё лицо.
— Я так понял, мне лучше сесть, — хмыкает с явной издёвкой и падает в кресло; а когда сажусь я сам, он скалится ещё сильнее. — Что, совсем всё плохо? Тебя подкинули инопланетяне? И почему здесь только я — где Терский?
— Хочу сначала поговорить с тобой — с глазу на глаз.
В моём голосе нет и тени насмешки или хотя бы намёка на то, что я собираюсь как следует над ним приколоться, и Марк хмуриться.
— Ну дык говори уже, а то выглядишь так, будто мать свою грохнул и хочешь попросить меня помочь тебе спрятать её труп.
— Я знаю, кто мой отец, — пропускаю его подкол мимо ушей.
— Если это Калугин, я буду ржать — без обид.
— Не такого ответа я ждал от брата, но да ладно, — хмыкаю и тут же мрачнею.
Клим несколько секунд напряжённо пытается уловить суть моего ответа, и я понимаю, что шестерёнки в его голове малость проржавели — даже до меня быстрее дошло. Но своё обещание друг сдерживает — разражается громким ржачем на весь дом.
— Да ты гонишь! — выдавливает между приступами смеха.
— Я матери то же самое сказал, — фыркаю.
Вряд ли Клим за это пропишет мне в челюсть — не я ведь уломал мать сходить налево и сделать меня от чужого мужика — но лучше быть на чеку.
А когда Марк перестаёт угарать, и я начинаю подозревать, что сейчас он трезво посмотрит на вещи, друг меня удивляет — снова.
— Ну, тогда я просто обязан помочь брату начистить авторитет Калугина!
Теперь скалюсь уже я — за последнюю неделю мы и без всякого родства умудрились стать если не семьёй, то чем-то похожим, а теперь и сам Бог велел.
— Если честно, я думал, ты мне рожу подправишь, — вопросительно выгибаю бровь.
— Я бы подправил её твоей матери и своему папаше, но да ладно. А теперь я предлагаю захватить Терского и отметить это дело в каком-нибудь клубе.
— Только без баб, Клим, я теперь человек семейный, — угараю, но говорю совершенно серьёзный.
Я своё чудо ни на одну драную кошку не променяю.
Пока Марк пытается растормошить по телефону сонного Яна, а тот шлёт его нахрен и ворчит, что «в гробу он видел наш клуб», я набираю Варю, потому что и так уже достаточно далеко её оттолкнул. Девушка ещё не спит и как будто ждёт моего звонка, ибо трубка отвечает после первого гудка. Она пытается выведать, что да как, но я упорно храню молчание: меньше знает — крепче спит; плюс, если кто-то из моей семьи решит выведать у неё что-то о том, чем я сейчас занят и где пропадаю, ей не придётся врать, что она ничего не знает.
