— И деньги выглядят, как настоящие? — Ингрид спросила меня в который раз.
— Лучшие швейцарские банкиры не смогли отличить их от настоящих банкнот даже после тщательнейшей проверки.
Рудольф и Генрих занимались составлением докладов в кабинете Рудольфа, поэтому в гостиной мы с Ингрид остались одни. Мы едва ли скрывали обоюдную неприязнь, которую испытывали друг к другу, а потому я не могла дождаться, чтобы Генрих вернулся и сидел рядом, пока она вела свой допрос.
— Кто их изготавливает?
— Не знаю. Лучше специалисты в своём деле, как сказал доктор Кальтенбруннер.
— Думаешь, сможешь узнать их имена и где именно они делают деньги?
Я чуть не рассмеялась в ответ.
— Сильно сомневаюсь, что если я просто так возьму и спрошу герра обергруппенфюрера, он даст мне ответ.
— Нет конечно, я совсем не это имела в виду.
Ингрид отпила чай из своей чашки, не отрывая от меня пристального взгляда.
— Аннализа, ты понимаешь, что могла бы вытянуть из него любую информацию, если бы только захотела?
— К чему ведёшь? — Я слегка сощурила на неё глаза.
— Давай не будем ходить вокруг да около. Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю.
— То есть ты открыто предлагаешь мне стать его любовницей?
— Да. — Она и бровью не повела, давая свой прямолинейный ответ.
Я ушам поверить не могла.
— Мой муж сидит в соседней комнате, а ты мне такое в лицо говоришь?
— Это война, Аннализа. Цель оправдывает средства.
— Ничего она не оправдывает! Не знаю, как вы там у себя дома это делаете, но здесь другая страна, где у людей есть моральные принципы.
— Это их высокие моральные принципы заставили твоих людей хладнокровно уничтожить уже два с половиной миллиона еврейского населения Европы? Солдат, убитых на войне, я и не упоминаю.
— Это не немецкий народ это сделал, а нацисты. Две совершенно разные вещи.
— Позволь напомнить, что это именно немецкий народ избрал нацистское правительство.
— У них не было выбора! Время было совсем другое, людям было нечего есть! Тебя здесь тогда не было, а поэтому ты никогда не сможешь понять, что и почему здесь произошло. Моему отцу, еврею, пришлось вступить в партию, которую он ненавидел! Ты не немка, Ингрид, ты не росла здесь в те годы, ты никогда нас не поймёшь. Ты нас только судишь, и поверь мне, мы знаем, что совершили ошибку, доверив страну не тем людям, и теперь за неё расплачиваемся. Но как мы могли знать, что что-то подобное могло случиться?
— Мне искренне жаль тебя и твоих людей, Аннализа, правда. И если тебе их также жаль, ты сделаешь всё возможное, чтобы побыстрее закончить эту кровопролитную войну. Сейчас министр Фрик бросает все силы на то, чтобы привезти как можно больше иностранных работников из оккупированных территорий в Германию, потому что всех немецких давно отправили на фронт. Потери Вермахта становятся всё более ощутимыми день ото дня. Красная Армия уже начала отвоёвывать назад свои земли. Скоро мы сможем открыть второй, западный фронт, и тогда для Германии всё будет кончено. Чем быстрее мы это сделаем, тем меньше людей, твоих немецких людей, погибнет. Мы, конечно, можем вести сколько угодно политических полемик, но нас с тобой это ни к чему не приведёт. Ты и так знаешь мою позицию в данном вопросе, так что решай сама, на что ты готова пойти для спасения своего же народа. Что бы ты не выбрала, тебе с этим жить, не мне.
— Вот именно, Ингрид. Вот именно.
Глава 14
Берлин, июль 1943
Я только вернулась с ланча, как невольно остановилась в дверях: меня застал врасплох громкий женский голос, доносящийся из-за закрытых дверей кабинета обергруппенфюрера Кальтенбруннера.
— Что происходит? — Шепнула я Георгу, который, казалось, был весьма увлечён подслушиванием происходящего.
— Семейная драма, — шепнул он в ответ, едва сдерживая смех.
— Что?
— Фрау здесь.
— Его жена?
— Да, с детьми. И судя по всему, она не в очень-то хорошем настроении.
— Я слышу.
Георг, едва слышно хихикая, прижал палец ко рту; сказать, что фрау Кальтенбруннер была не в очень хорошем настроении, значило ничего не сказать. Судя по её крикам, она была в самой настоящей ярости.
— Ты хоть помнишь, какой сегодня день? День рождения твоей дочери! Ты хоть помнишь, что у тебя вообще есть дочь?! А то мне в последнее время начинает казаться, что ты и вовсе об этом забыл, судя по твоим визитам раз в два-три месяца на несколько часов!
— У меня работы невпроворот, Лизель!
— У других людей тоже работа, но они всё же приходят домой после этой самой работы! Ты же переехал себе в Берлин и думаешь, что звонить раз в неделю, чтобы убедиться, что мы все ещё живы, вполне достаточно!
— Да какого чёрта ты от меня хочешь?!
— Хочу, чтобы ты вспомнил, как выглядят твои дети! Раз ты не хочешь приезжать домой, я привезла их тебе в Берлин. Забирай их и желаю вам хорошо провести время вместе. Я заберу их вечером.
— Какого дьявола ты делаешь?! Ты не можешь их здесь оставить! Это офис РСХА, ради всего-то святого! Забери их с собой, а я вечером отведу их поесть мороженого.
— Ну уж нет, дорогой мой. Извини, но им нужно чуть больше, чем полчаса в обществе их отца. Присмотри за ними хотя бы до вечера. Прощай!
— Лизель! Ну-ка вернись!
Я на всякий случай спряталась за спиной Георга, когда взбешённая женщина резко распахнула дверь и с силой захлопнула её за собой. Ей было за тридцать, и выглядела она совсем не так, как я её всегда себе воображала. Я всегда почему-то думала, что из огромного количества окружавших его женщин доктор Кальтенбруннер наверняка выбрал себе самую красивую и эффектную, но фрау Кальтенбруннер оказалась самой что ни на есть обычной немкой с совершенно непримечательной внешностью. Я была очень сильно удивлена таким выбором.
Она тем временем глянула на меня со вселенской ненавистью и прошагала к выходу. За её спиной обергруппенфюрер Кальтенбруннер открыл дверь своего кабинета.
— Лизель! Я не шучу, забери детей сию же секунду!!!
— Вечером поговорим, — бросила она, не оглядываясь, и хлопнула дверью приёмной.
Доктор Кальтенбруннер тихо выругался себе под нос, а Георг тут же зарылся чуть ли не с головой в бумаги, всеми возможными способами избегая взгляда своего начальника.
— Фрау Фридманн, подите сюда.
«А я-то что сделала?» Чуть было не вырвалось у меня, но я вовремя прикусила язык и проследовала за своим шефом в его кабинет. На пороге он вдруг подтолкнул мне в руки двух детей, мальчика и девочку, отчего я и вовсе опешила.
