«И она поцеловала его».
Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн» Бледно-голубая материя шелестела, касаясь моих ног, – это было самое роскошное платье из всех, что мне довелось носить. Марисоль одернула на мне плотную парчу, и она идеально легла по фигуре. Под элегантными складками по венам бежал адреналин.
– Ты хоть ела? Я про нормальную еду, – спросила Марисоль, когда мы входили в гримерку.
– Да, мамочка. Целый бейгл с корицей и сливочным сыром. – Правда, из-за этого у меня теперь живот скрутило.
– Да здравствуют углеводы.
Подруга помогла мне надеть к первому акту перешитый жакет-болеро с цветами и застегнула пуговицы цвета слоновой кости. Потом спрятала мои волосы под нейлоновой шапочкой и натянула поверх нее парик Беатриче, волосы на котором были элегантно уложены. После отступила на шаг и расплылась в широкой улыбке.
– Малышка, ты прелестный ангельский цветок. Красивей тебя не найти.
Я неуверенно улыбнулась. Такие слова про себя мне не часто доводилось слышать. Но ведь подруга никогда не врала.
– Теперь пора… – Внимание Марисоль привлекло что-то у меня за спиной.
Я обернулась: не что-то, а кто-то.
– Мама?
В дверях, ведущих из фойе для актеров, стояла Тереза Уэллс, на ней было темно-синее платье и высокие шоколадные сапоги.
– Давай помогу тебе накраситься. – Она протянула мне набор косметики. – Конечно, Марисоль и сама может, но ведь я разбираюсь в сценическом гриме.
Марисоль посмотрела на меня, я кивнула. Она подвела маму к туалетному столику:
– Замечательно. Можете здесь располагаться, а мое дело сделано.
Пока мама раскладывала свой набор, я отвела Марисоль в сторону:
– Я бы не пережила эту неделю без твоей помощи.
Подруга подмигнула мне.
– Знаю. Слушай, а твоя бабушка придет? – спросила она, одними губами проговорив слово «неловко».
– К счастью, я на сцене – та единственная неловкость, с которой мне придется сегодня столкнуться. Она в Канкуне с друзьями из книжного клуба. Я обещала показать ей видеозапись спектакля.
Кивнув, Марисоль едва заметно вздохнула и стала буравить меня глазами. Я почувствовала, какие слова она собирается сказать, и подняла руку.
– Не надо, – прошептала я сдавленным голосом. – Не сейчас.
Оставь сцену поцелуя на бумаге. Скажешь вслух – сделаешь настоящим.
– Ладно. Ну, родственники мне место заняли. – Марисоль заключила меня в объятия. – Ах, Дарси, не стану желать тебе ни пуха ни пера. Это вообще не то. Ни одной пушинки тебе!
Что бы ни случилось, лишь бы мое сердце не пострадало!
* * *
Мне нужно было абсолютно неподвижно сидеть за туалетным столиком. Мама, сделав резкий контур скул, подрисовала мне золотисто-коричневым карандашом брови.
– Как здорово, – сказала она таким радостным голосом, какого я не слышала у нее много месяцев. – А помнишь, ты, когда была маленькая, любила красить мне ногти разным лаком?
Мне приходилось сидеть с застывшим лицом, поэтому я просто издала едва слышный звук. Когда мама отвела кисточку в сторону, я сказала:
– А ты никогда не снимала этот неровный маникюр всех цветов радуги, даже когда шла на работу.
В зеркале появилась мамина улыбка.
– Ногти я перекрашивала за прилавком «Элизы Б.» до открытия, чтобы ты не видела.
Сердце, оттаяв, чаще забилось в груди. Здесь, вне нашей квартиры, все было совсем иначе. Все было так, как и должно было быть: мама с дочкой экспериментируют с косметикой. До боли хотелось, чтобы наступил день, когда мы сможем так вести себя и дома. Сможет ли мама избавиться от гнета болезни и освободить наш дом? Я на это надеялась. Но за годы жизни с накопительством я уже поняла, как обращаться с надеждой. Я держала ее на расстоянии вытянутой руки. Еще помогало, если повторять в голове строчку за строчкой. Текст меня успокаивал.
Когда с глазами было покончено, осталась губная помада – последний штрих. Мама нанесла мне телесно-розовый оттенок.
– Тебе нравится? Мне кажется, он подчеркивает цвет кожи и выглядит исторически достоверно.
– Идеально, – согласилась я.
– Я редко ошибаюсь, выбирая цвет помады для покупателей. – Мама поставила тюбик на стол. – Оставь себе на потом, поправишь, если будет надо.
Я не стала говорить о том, что за месяц продала на eBay две такие помады. На душе от этого было пусто. Прости, мама. Пустоту заполнили строчки и монологи. Опять Шекспир.
Закончив, мама взяла в ладони мое лицо:
– Ты звезда, малыш. – Тяжелый вздох. – Наверное, мне пора идти искать место в зале.
Знала ли она, что увидит сегодня мой первый поцелуй? С ней я о таких вещах никогда не говорила. Только с книгами и иногда с Марисоль. Но эти последние минуты я удержу, сохраню в памяти для тех дней, когда меня особенно сильно потянет в очаровательную комнату в Ла-Хойе и это притяжение будет сильнее, чем пошатнувшееся девчачье стремление стать первым человеком, не покинувшим свою мать.
– Спасибо, – только и сказала я. Мне показалось, что между нами снова установилась легкость, которой не было на самом деле.
Мама сложила свой набор и послала мне воздушный поцелуй. Оставшись одна, я подошла к большому зеркалу. Надела на парик шляпку и завязала голубые атласные ленты. В последний раз поправила отглаженную материю и кружевную отделку. Насвистывая, заглянул Джейс в пышном наряде Бенедикта.
